Последняя авария в Бежаве, предсказанная им с такой точностью деталей, укрепила его в этом убеждении. Не подлежало ни малейшему сомнению, что обе ветви параболы приближались друг к другу с фатальным упорством. Начальник уже видел их неотвратимо смыкающиеся клещи. Через какое-то время, может, уже совсем скоро, они должны были по-сестрински подать друг другу руки... на его станции.

Бытомский ждал этого момента с нетерпением игрока: жажда перехитрить врага и в то же время какой-то смутный страх сотрясали его попеременно, всякий раз, когда он размышлял о решающем моменте. К тому же он пока не знал, какая роль отведена Тренчину: будет ли на его станции разыгрываться комедия тревоги или же трагедия катастрофы. Итак, речь шла о том, чтобы вовремя получить известие о ложных сигналах с третьей станции слева или справа от Тренчина и вслед за этим предотвратить несчастье или же, в случае безосновательного предупреждения Тренчина, вовремя предостеречь коллегу, которому действительно будет угрожать опасность.

Сразу после возвращения из Бежавы он бросился лихорадочно изучать свою параболу и вычислять расстояния.

Конечными пунктами, до которых уже добрались концы обоих отростков кривой, были станция Бежава на юге и Могиляны на севере. Между этими местностями простиралось несколько десятков миль железнодорожного пути. Тренчин находился примерно посередине, третьей станцией слева от него были Ганьчары, а с противоположной стороны располагался полустанок Полесье. На линии между Ганьчарами

– 222 -

и Могилянами, над осью параболы, так же, как между Полесьем и Бежавой, под той же осью было еще несколько больших и малых железнодорожных остановок. Поскольку удар должен был быть нанесен по одному из этих пунктов, надлежало не спускать глаз со всей области.

С тех пор начальник Тренчина не знал покоя. В постоянной боязни, что его застанут врасплох, он ежедневно общался с коллегами на дальних и ближних постах по телеграфу или телефону. Дня не проходило, чтобы начальники станций на этой линии не получили депеш из Тренчина, удивительно назойливо допытывавших, не поступал ли в станционное бюро какой-нибудь ложный сигнал тревоги. Поначалу ему отвечали спокойно и лаконично: мол, нет, — однако со временем, когда ежедневные запросы на одну и ту же тему стали казаться им скучными и надоедливыми или, хуже того, безумными, начали открыто насмехаться или вообще не давали никакого ответа.

Для Бытомского подобное поведение не было неожиданностью. Ведь еще раньше, задолго до катастрофы под Бежавой, он старался вовремя предупреждать тех, кто должен был быть в этом заинтересован, — однако никто не хотел ему верить. Лишь однажды некий Радловский, начальник станции в Преленчине, счел его предостережение заслуживающим доверия, принял на своей станции соответствующие предупредительные меры и сумел избежать крушения.

Ввиду упорной позиции своих коллег Бытомский решил предоставить их своей судьбе.

— Эх, — ворчал обескураженно, — я умываю руки. Делайте что хотите. У меня были самые лучшие намерения.

Зато тем упорнее он поддерживал непрерывный контакт с начальниками третьих станций справа и слева от Тренчина — С. Качмарским, заместителем начальника Полесья, и В. Венборским, начальника Ганьчаров. Они находились ближе всех остальных от Тренчина, поэтому ему было проще на них воздействовать и обратить их в свою веру. В течение частых разговоров по телефону или общения посредством телеграфа, а также во время товарищеских визитов в дни, свободные от службы, он сумел полностью убедить их

– 223 -

в правильности своих взглядов на так называемые ложные тревоги. Устрашающий пример катастрофы под Бежавой в последнее время сильно повлиял на обоих, превратив их в покорное орудие в руках старшего коллеги из Тренчина. Наконец они поняли, что речь идет о безопасности вверенных им станций и целостности собственной шкуры. Поэтому они без передышки и с редкой терпеливостью отвечали Бытомскому иногда по несколько раз в день, что в Полесье и в Ганьчарах все в образцовом порядке и покой ничем не был нарушен...

Так прошел месяц, второй, третий, миновал год, за ним второй — о тревогах, катастрофах не было ни слуху ни духу: крушения словно демонстративно обходили регион Бытомского.

— Притаилась беда, — так объяснял этот чуткий журавль из Тренчина своему помощнику.

— Или же она испугалась нас, заметив, что мы вынюхали ее почерк, — отвечал помощник Жадурский, безоговорочный последователь теории своего начальника.

Однако Бытомский никому не доверял и нигде не «отпускал вожжи». Как вскоре выяснилось, он был совершенно прав.

Однажды зимним вечером, за несколько дней до Нового года, около пяти часов пополудни пришла телеграфная депеша из Кротошина, большой узловой станции к востоку от Тренчина, с сообщением, что пассажирский № 25, который ждали в 17.15, опаздывает на два часа. Бытомский подтвердил прием и, закурив трубочку, заметил стоявшему рядом Жадурскому:

— Опять начинаются эти проклятые опоздания. Видимо, где-то колею замело.

— Несомненно, — ответил помощник. — Вчерашние газеты сообщают о страшных метелях в Стенжицком уезде.