— Обратись в полицию, — посоветовал Скотто.

— Пока нет, — сказал я. — Это попадет в газеты. Хегарти потеряет большинство своих клиентов. А если дойдет до суда, Миллстоун найдет за миллион адвоката, и дело прикроют из-за отсутствия доказательств.

— Сдается мне, доказательств куча, — заметил Скотто.

— Суд вправе пожелать неопровержимых фактов, чтобы не осталось никаких разумных сомнений. А те, что имеются у нас, скорее совпадения.

Скотто покачал массивной головой.

— Итак, то, что нам надо, — это побить его на отборочных.

— Ты собираешься ждать так долго?

Я попытался улыбнуться ему, но чувствовал, что мое лицо искажено и натянуто.

— У меня есть одна идея. Если мы победим в первой гонке отборочных соревнований, я смогу кое-что предпринять.

— Мы в силах всего лишь попытаться, — сказал Скотто. — У тебя есть определений план?

— Расскажу позже, — пообещал я. Идея была настолько ужасной, что я с трудом заставлял себя думать о ней.

— Я все еще сплю на борту? — спросил Скотто.

— Боюсь, да.

— Там внизу чертовски вонючее болото.

— Ничего, выживешь.

Он кивнул.

— А что, если я возьму с собой Джорджию?

— Почему бы нет? Но там двоим на койке тесновато.

— Ничего. — Скотто помолчал. — Джорджия говорит, что в ней течет кровь краснокожих. Ее предки занимались этим, стоя в каноэ.

Я засмеялся и прыгнул на пирс. Выехав со стоянки, я автоматически повернул к дому Салли. Затем вспомнил о прошедшей ночи и, развернувшись, направился в Пултни. Детские игры, которые кончаются слезами.

Но на этот раз это будут не ее слезы. И не мои. Миллстоуна.

Вернувшись домой, я налил себе большую порцию «Феймоуз Граус» и, взглянув на автоответчик, решил, что не стану прослушивать сообщений, пока не смою соль. Я забрал стакан с собой и десять минут стоял под душем, настолько горячим, насколько мог терпеть, стараясь не прислушиваться к крикам, раздающимся за стеной. Кажется, у отца выдался плохой день. Горло у меня болело из-за дыма. Я собирался позвонить, поесть и поспать часов десять. Выйдя из ванной, я натянул брюки и рубашку с эмблемой команды «Эстета», оставшиеся у меня как память о минувших временах. Затем спустился в гостиную, чувствуя себя порозовевшим, чистым и немножечко одурманенным горячим душем и виски.

На автоответчике было записано около дюжины послании, в основном из газет. Важными для меня могли быть только вести от Брина и Салли, но Салли пока молчала. Секретарша Брина просила позвонить и оставила номер. Я набрал его. Женский голос сообщал, что меня ожидают к обеду. Затем она дала адрес — между Марлборо и Ньюбери. Я присел на минутку, обхватив голову руками. Затем переоделся в блейзер и галстук члена Королевского клуба океанских гонок и устало потащился в гараж.

Через два часа я огибал вычищенные дорожки Северного Хэмпшира, размышляя, что недалеко то время, когда обитатели этого района воздвигнут вокруг него забор и поставят охрану, чтобы полностью оградить себя от внешнего мира. Дом Брина был длинным, низким и наполовину деревянным, с безукоризненным садом и озером, возле которого находилась площадка для вертолета.

Брин ожидал меня в большой комнате с балками под потолком и мебелью, обтянутой вощеным ситцем. Одетый в костюм сафари цвета хаки, он пил что-то, похожее на кока-колу, жуя сигару. Чувствовалось, что ему неуютно в этой шкатулке, обитой ситцем. Брин представил меня высокой бледной женщине:

— Моя жена Камилла. Чарли Эгаттер, который поведет «Колдуна» на отборочных соревнованиях на Кубок Капитана.

Когда-то она была несомненно красива. Теперь выглядела утомленной, наверное, от ничегонеделанья.

— Отборочные соревнования на Кубок Капитана? — спросила она. — Что это такое?

— Серия состязаний между яхтами, которые хотят попасть в команду Кубка, — объяснил я. — Полдюжины прибрежных гонок, три более длительные и дальние.

— Боюсь, что я ничего не знаю о лодках, — сказала она.

Обед состоял из бифштекса и бутылки очень хорошего бургундского, к которому Брин не притронулся. Леди Брин задавала мне вопросы, но ответы ее явно не интересовали. Дело как будто обстояло так, что, совершив насилие над Брином в Лимингтоне, я словно разрушил его скорлупу, и он чувствовал, что я могу быть удостоен некоторой близости. Но Брин явно был человеком, не склонным к непринужденным отношениям с другими; видимо, поэтому обед прошел в формальной обстановке. Позже леди Брин попросила извинить ее: у нее болела голова.

После того как она ушла, Брин зажег другую сигару и, отстраняюще махнув в направлении длинного дубового стола с серебром Поля де Ламьера, предложил:

— Не перейти ли нам?

За тяжелой дубовой дверью, которую он отпер, находилась комната, видимо, во вкусе Брина; зеленая и сизо-серая картотеки, большой письменный стол с компьютером и телефоном. Такой офис можно встретить в любом многоэтажном здании Лондона. Здесь Брин вновь обрел осанку, которой его словно лишал ситец.

— Хорошо, — сказал он. — Славный обед. А теперь давайте поговорим.