— Хватит, — она отложила валик в сторону, — пора домой.

Глеб сложил свиту в корзину. Ярина положила сверху остальное бельё.

— Придёшь сегодня на праздник?

— Не знаю. Приду, если отец отпустит.

— Я буду ждать.

Ярина подняла тяжёлую корзину.

— Давай я понесу.

— Что ты! Точно увидят.

— Я немного. Пока никого нет.

— Только немного.

По тропинке от реки шли молодые парень и девушка. Забытый, сам себя напоивший, Рыжик двинулся следом. А на берегу выпрямилась теперь уж в полный рост и смотрела тяжёлым взглядом на уходящих стройная молодая девушка. И в глазах её мелькали искры безумной ярости.

— Видела! Сама видела. Лопни моя глаза, коли вру. Не сойти живой мне с места. Пусть Перун…, - тут Лябзя осеклась и на несколько мгновений замолчала. Подумала, что Перуна привлекать, возможно, будет уже лишним. Оглядела слушательниц, проверяя реакцию. Нормальная. Глаза у баб горят живым любопытством. Теперь можно и в деталях продолжить рассказ, — припозднилась я вчера бабоньки в лесу, поплутала немного. Знать, леший поводил неспроста. Вышла я на поляночку незнакомую. Полнолуние было. Светло, как днём. Ну, вы сами знаете, какая нонешнюю ночь была луна. Остановилась и думаю, в какую сторону дале иттить. Вдруг о полночь выскочил на тую поляночку он.

— Кто?

— Сначала я не узнала его. Пригляделась — парень. Хотела окликнуть его, а потом думаю, неспроста он тут. Спряталась за куст, а сама наблюдаю. А он давай скидать с себя одёжу и разбрасывать по кустам. Всю до нитки поскидал. И вот, бабоньки, встал он посередь поляночки, луна его осветила крепко, он и давай кувыркаться назад через голову. Раз кувырнулся — потерял человечий облик, шерстью покрываться стал, одна шерстинка золотая, другая серебряная, другой раз кувырнулся — из пасти зубы заблистали, глаза волчьи красным огнём сверкают, третий раз кувырнулся — на четвереньки стал, только задние лапы вывернуты коленками вперёд, как у людей.

— Ну уж не настолько луна светила, небось, коленки не разглядишь ночью, — раздался чей-то недоверчивый голос.

— Да чтоб провалиться мне сквозь землю, коли вру, — Лябзя от негодования не знала, какое ещё на себя наложить проклятие для убедительности.

— Ну ладно, дальше-то что? — чувствовалось, что окружающие готовы поверить, вот только немного разочаровывал не совсем надёжный источник информации.

— Волколак у нас завёлся, вот что дальше, бабоньки. Самый настоящий. Видела его вот так, как я тебя сейчас вижу. И стал той оборотень бегать. Сначала по поляне, потом поднял голову и завыл страшным волчьим воем, а потом ускакал прочь. Я сижу за кустом — ни жива, ни мертва. Думаю, что ж дале будет.

— Так и осталась в кустах сидеть?

— Так и осталась, бабоньки, а что делать, с перепугу совсем не знаю, куда и иттить, как домой попасть.

— А волколака боле не видала?

— Видала. Набегался, знать, нагулялся, ближе к рассвету вернулся на поляночку. Упал на землю и лежит, не шелохнется, знать умаялся. Я насмелилась, подошла к нему и говорю по имени: «Еремей!»

— Это что ж за Еремей?

— Пыри пасынок! — Лябзя торжественно объявила самую шокирующую новость и оглядела поочерёдно слушающих.

Те молчали, оглянулись настороженно, нет ли где поблизости самой Пыри или Агнии. Не видать. Новость и впрямь была шокирующая. Хотя, не совсем. С самого появления этого парня в селении ещё младенцем все ожидали чего-то необычного, уж слишком много таинственного окружало его.

— Не зря, видать, молва ходила, что у него волчья лапа, — выдвинула Лябзя новый аргумент.

— Да какая же у него волчья лапа, вроде обычная нога.

— А ты его босиком видала?

Женщины промолчали. Лябзя продолжила:

— Где это видано, чтобы лето всё малец ходил то в сапогах, то в лаптях, то в поршнях, и ни разу босым не бывал. Не зря слух ходил, что лапа волчья.

— Дак волчью лапу одень хоть в сапог, хоть в лапоть, видно будет, что лапа не человечья, а волчья, а у Пыриного парня нога с виду, как нога.

— Видимость это, нет там человечьей ноги. Там волчья лапа.

— Ну, а дальше что? Окликнула его по имени и что? — вернули бабы Лябзю к первоначальной теме.

— Спит он или без чувств, не поняла, а только волчья личина стала рассеиваться, и показалось лицо парня. Еремей это был. Вернулся он вновь в своё обличье. Я потихоньку ушла.

— Как же ты дорогу нашла домой?

— Бабоньки, как ушла с той поляночки, так сразу на знакомую дорогу и вышла. Знать, леший помог.

Малой с Ёрой стояли возле деда Яшмы и не решались его окликнуть. Спал пастух под деревом самым сладким сном. Малой поискал глазами свою Ночку, цела хоть? Цела. Ходит с телёнком. Овец и коз не стал даже смотреть, кто их различит в стаде.

Отошли подальше от деда, сели под берёзкой, зашептались: