Ребята вышли из ограды. Вниз к Русе бежали несколько тропинок.

— Скупнуться бы, — пробормотал Малой, глядя на сверкающую заманчивую ленту реки.

— Ага, скупнись, русалки тебя живо на дно утянут.

— Лана батька отпустил.

— Может, он какой особый заговор знает?

— Не знаю. Ладно, пошли.

Ребята свернули направо. Там начинались пашни. Кое-где ещё пахали, но большая часть полос и межей уже лежала серым покрывалом, готовая принять семя. Дети прошагали мимо полей. Мысли вновь вернулись к деду Яшме.

— А всё-таки хорошо, что он тогда нам указал, где слюда лежала. Ты свой кусок куда дел?

— Да ещё никуда. А ты куда?

— Я батьке отдал. Ох, он и обрадовался, говорит, что такой ему как раз и нужен был.

— Да? А зачем?

— Сказал, что окно красное в городе видел из слюды. Теперь попробует и в хате сделать.

— Может, и мой кусок твоему батьке отдать? Мне он кабыть без надобности. Я окна делать не умею.

— Хочешь — отдай.

Ребята замолчали. Вдалеке показалось стадо. Яшмы пока нигде не было видно. Но теперь лучше замолчать. Кто знает, какие у них уши, у этих колдунов. Они, небось, на много вёрст вокруг слышат.

«Хлеб — всему голова» — эту истину Василиса усвоила с раннего детства и никогда не задумывалась, почему именно хлеб. Ни мясо — в лесах полным полно зверя, ни рыба — реки ею так и кишат, а хлеб. И потому готовить его нужно было особенно. Прежде всего, в полной тишине, что соответствовало настроению девушки. Остальными деталями она преступно пренебрегла, благо, никто не видит. Привычно месила тесто, сажала хлебы в жаркую печь на предварительно выметенный и устланный прошлогодними дубовыми листьями под. В работе этой не видела сакрального смысла, но свои мысли держала при себе. По опыту знала, что так будет ей же лучше. Может поэтому, никогда у неё не получалось так, как у матери. Но и к этому прискорбному для неё факту относилась с полным равнодушием. У матери всегда всё вкуснее, и это правильно.

Проверяя готов ли хлеб, она вынула один каравай и постучала костяшками пальцев снизу, старательно прислушиваясь, но нужного звука не получилось. Опять Лан будет кривиться, что хлеб кисловат. Или сыроват? Пусть ещё немного посидит в печи, решила она.

А между тем ей давно уже чудились странные удары, или стук. Но они не сразу вошли в её сознание. Лишь, когда она в которой раз спустилась в подклеть, удары в дверь со стороны погреба словно разбудили её. Она вздрогнула и очнулась от своих мыслей. Прислушалась. Тишина. Может, показалось? Она тихонько подошла к двери погреба, осмотрела её. Дверь закрыта на вертушку, значит в погребе не должно быть никого. Домовой балует? Но тятенька сказал, что ей верить в домового и прочую нечисть не следует. Хотя, как не следует, если они существуют. Об этом все говорят. Не могут же все ошибаться? И тут она вновь услышала вкрадчивый негромкий стук. Василиса едва сдержала визг. Она почувствовала как по спине побежали мурашки, а это верный признак присутствия домового. Пятясь задом и стараясь делать это неслышно, выскользнула из подклети и рванула во двор к отцу, от возбуждения забыв все свои горести.

— Тятенька! — Василиса схватила за рубаху отца.

Недовольный Ивар повернулся к дочери, но, увидев её перепуганную и дрожащую, почувствовал, как раздражение тут же уступило место страху за дочь.

— Что? — Ивар был готов на этот раз защитить Василису от кого бы то не было.

— Домовой!

Теперь у Ивара глаза стали круглыми от изумления. Немного погодя изумление сменилось неприятным сомнением, уж не стала его дочь, от всех неприятностей последнего времени терять ум.

— В подклети. Стучится в погребе, — у Василисы стучали зубы, — и так чудно. Тук-тук, и перестанет. Пошли, тятя, — Василиса, как маленькая потянула отца за рукав.

Ивар пошёл было. Потом засомневался, уж больно девка напугана. Страх частично перекинулся и на него. Вернулся, взял топор. Кто там может стучаться в погребе?

Входящая в ворота Домна замерла. Новость о Еремее терзала её, а тут в собственном дворе творится что-то непонятное. Торопливо поставив вёдра на землю, не заметив, что расплескавшаяся вода залила ноги, она кинулась к мужу:

— Что стряслось?

— Вон, у дочери спроси.

— Василиса, да что случилось?

Та на этот раз замешкалась с ответом.

Ивар сказал:

— Сейчас узнаем, — и решительно пошёл в подклеть. За ним нерешительно потянулись Василиса, Домна и младшие дети.

— А вы куда? Тут будьте, — Ивар за раздражением прятал некоторую неуверенность.

— Тут будьте, — повторила Тиша Забаве и Айке, сделав вид, что это указание её не касается.

Вскоре во дворе остались лишь малыши, которые, раскрыв рот, растерянно смотрели вслед ушедшим родственникам.

А родственники столпились в подклети у двери погреба. Оттуда не доносилось ни звука. Василиса почувствовала неуверенность. А что, если домовой позабавился на её счёт и теперь оставил её одну расхлёбывать всё. А может, ей померещилось?

Ивар толкнул дверь. Она медленно проскрипела в сторону, открывая проём. На секунду все ахнули, увидев в темноте фигуру. Фигура зашевелилась. И вот из погреба навстречу изумлённым родственникам шагнула… баушка.

— Ты… ты что тут… Кто тебя запер здесь? — Ивар откинул в угол теперь уж ненужный топор.

Баушка вильнула глазами, зашамкала:

— Дык, пошла по делу. Норку мышиную видала, дык заткнуть её тряпкой, — стала рассказывать баушка, не замечая, как предательский сметанный полукруг под носом опровергает её историю о мышах. — А закрыла меня, видать, Василиса, — баушка зыркнула недобро на старшую правнучку, — она бегала туда-сюда.