— А та тётка сможет её вытащить?

— Ой, Тишенька, она попробует. Может, и получится. Ты представить не можешь, как я этого хочу.

— Да мне кажется, что я могу представить, — пробормотала Тиша. Но ей не очень верилось, что эта злополучная иголка не давала Хыле ходить. Где голова, а где ноги? Совсем в разных местах. Но свои сомнения она оставила при себе.

Наконец, мысли вернулись к насущным делам.

— А как же ты одна останешься? — новая забота обеспокоила верную Тишу. — Мы, поди, месяц целый будем далеко.

Следующим утром селение в полном рабочем составе выезжало на покос. Исключение составляла лишь самая старая да некоторая малая его часть.

— Ну, я не одна. Бабушка ещё, — Тиша кивнула в сторону палатей. Там лежала старая бабушка. Она уже не могла ходить и не вставала.

— А как же ты туда поднимаешься? — палати были довольно высоко.

— Ловко, — ответила Хыля. — Смотри, видишь мне тятенька ручки сделал? Я за них руками держусь и поднимаюсь. А горшок, или ещё что, я ставлю сначала на одну подставочку, потом на другую. Это тоже тятенька придумал.

Но Тише не казалось, что остаться с глухой, слепой и совсем старенькой бабушкой так уж и ловко. Хыля заметила печальный взгляд подружки и постаралась её утешить:

— Тиша, ты подумай, я же буду ждать ту тётеньку. Не печалься из-за меня. Наоборот, хорошо, что я буду почти одна.

— Ладно, — смирилась Тиша. — А, может, случай подвернётся, и я смогу вырваться хоть на денёк.

— Вот и хорошо, — обрадовалась Хыля, — я и тебя буду ждать.

Еремей погладил коня, тот толкнул ладонь, играясь. Но не до игр было обоим.

— Смотри, дядька, за ним хорошо. Это друг мой, понимать должен.

— Отчего ж не понимать. Всю жизнь с лошадьми. Это такая животина, что дороже жёнки может быть.

— Ну, с жёнкой не сравню, не женат пока. А с Орликом не за что бы не расстался, если б не нужда.

— Да не переживай, парень, вылечим твоего Орлика. Ему сейчас покой нужен, нога и заживёт. Думаю, седмицы две сроку.

— Благодарствую, дядька. Ну, прощай, друг мой верный.

Еремей обнял коня за шею и не оглядываясь пошёл по дороге, прислушиваясь к беспокойному ржанию за спиной. «Не рви ты мне сердце. И себе не рви. Что ж делать, коли так случилось. Значит, потерпеть надо. А я вернусь за тобой. Вдвоём с Василисой придём. И больше уж не расстанемся» — мысленно разговаривал он со своим другом. Но долго ещё тревога не отпускала. «Понял ли? А то затоскует один. Эх, жизнь…»

Но по мере удаления от села, в котором оставил он своего захромавшего коня, и приближении к намеченной цели, мысли вслед за ногами устремились вперёд.

Давно пора уже побывать там, где, скорее всего, жизнь его началась. Давно пора, а всё что-то мешало. Вот и год назад, когда пришлось уходить с родного Берёзового Кута, совсем было туда направился, да судьба повернула его в другую сторону. Пересеклась его дорога с княжеским путём.

Возвращалась княгиня молодая с сыночком своим малым от своих отца и матери, соскучилось её сердце нежное о родителях. Да напали лихие разбойники, стражу стали бить. Еремей и оказался невольным свидетелем, а потом и сам стал биться, себя не жалеючи. Тут и подмога пришла вскорости — князь, как чуял, решил молодой супруге навстречу выехать. Разбойников перебили, не всех, правда, некоторым удалось сбежать. А Еремей тут и познакомился с князем. По нраву ему пришёлся. Позвал князь Еремея к себе на службу. Еремей честно предупредил князя, что слава нехорошая его из дома выгнала. Но князь вгляделся в его глаза и сказал, и слова эти запали в душу Еремея, вытесняя его боль:

— Худая слава далеко ходит, а добрая дальше. Ничего, добрый молодец, коль оступился и упал — поднимайся, а коль люди толкнули — вот тебе моя рука.

И Еремей протянул свою в ответ, показывая тем князю, что невиновен.

Служба у князя была добрая и весёлая. Друзья появились. Вместе в походы ходили, вместе к соседям-князьям в гости жаловали, вместе с недругом сражались, если случалась нужда. А уж так пировали да веселились, как могут только молодые, здоровые парни, чья забота и есть воля.

Не забывал Еремей о Василисе, но думаться стало, что жизнь возле князя в холостяках как раз по нему. Возвращения в Берёзовый Кут он не представлял. И, если даже Василиса ему бы поверила, есть ещё её родители, есть ещё земляки, которым правду сказать он не может. Это бы погубило сестру.

Вот и жил — не тужил, пока не повстречал Лябзю.

Ох, и обрадовался он сперва, увидев востроносое лицо забавной тётки. Поговорил, вспомнил земляков. Так бы и расстались, чтобы больше, возможно, никогда не встретиться, если б не последние слова Лябзи. Острыми иглами впились они в сердце, прогоняя улыбку даже при виде хорошеньких девок, заглушая смех в минуты, когда в гриднице пировали и веселились, прогоняя сон, когда товарищи безмятежно спали рядом.