И на покосе стала к Михею присматриваться. Спокойный мужик. Дочка в него, наверное. Бабу-то Михеиху, покойницу, Лябзя знала. Как же, в одном селе жили, как не знать. Даже родственницы дальние были, одного рода-племени. Хорошая женщина, весёлая, всё смешком да шутками, только пожила мало, хворь непонятная утянула на тот свет. Трое детёнков остались — мал мала меньше. Сначала бабка с дедом помогали, за детьми присматривали, а потом и тех не стало. Тоже, небось, лихо пришлось мужику-то одному с детьми.

И чего он сразу не оженился? Нестарый ещё. Конечно, к троим детям не каждая бы пошла. Девкам нынче подавай что полегче. А вот вдовица, или, скажем, если в девках кто засиделся, те бы с радостью пошли.

Лябзя незаметно для себя стала держаться недалеко от Михея. До чего ж ладный мужик. И сильный. И уже не хочется в его присутствии горлопанить. Стыдно как-то делается. Иногда забудется, начнёт кому-нибудь что рассказывать, а как взглянет на Михея, так и осечётся. Михей не смотрит в её сторону, а ей кажется, что ему неприятно. Она и замолчит.

А тут как-то спросил у неё водицы испить. Так она теперь про запас всегда держит. Вдруг ещё попросит. Сама она боится предложить, а то подумает ещё что. А вода хоть и тёплая, да всё же лучше, чем никакая. Где ж холодной напастись. Она б, конечно, не поленилась на родник сбегать, да опять неловко. Кто их знает, мужиков. Ещё смеяться будет над её попытками угодить.

Как-то утром, когда мужики уже косили, не выдержала:

— Миланя, дай-ка тебе коску переплету. А то нехорошо, что растрепалась. В кашу ещё попадёт волос — непорядок будет. Нам за собой надо строго следить.

Девочка посмотрела на тётку Лябзю, сняла платочек и молча повернулась к ней спиной.

— Как ушли? Куда ушли? Они же на зауключном лугу.

— Это они так сказали, чтобы их не искали.

— А теперь можно правду говорить? — Домна была так рассержена, что еле сдерживалась, чтобы не потрепать Тишу. — Признавайся сразу же, куда они пошли.

— Не знаю. Сказали, детёнка какого-то спасать. Может, даже сынка князя. Но сами точно не знают. Только это никому не надо говорить, так они сказали.

— Это не говорить? А что можно говорить? — Домна повернулась к мужу. — Слыхано ли дело? Одна ушла, второй ушёл. Это что же с семьёй делается? Это куда ж все разбегаются? За какой такой надобностью они по свету шатаются?

Ивар молчал. Домна редко когда выходила из себя. Но если это случалось, тут он терялся. Некстати вспомнилось, как и он в детстве с дружком хотели на купеческий корабль прокрасться, чтобы поплавать, повидать дальние страны. Правда, их быстро обнаружили, вернули родителям, те, как водится, полечили берёзовой кашей, чтобы впредь неповадно было. А он, уже потом, иной раз мечтал поглядеть одним глазком, как жизнь повернула бы, кабы получилось тогда у них.

Поэтому к таким поступкам относился с пониманием. Не одобрял, понятное дело. Мир большой, и пропасть в нём можно легко. Да только вот, с другой стороны, пропасть можно и в огороде. А смелые и сильные, да везучие, дома на полатях, небось, не шибко сидят.

Такое шатание в своих мыслях Ивар, понятное дело, держал при себе. Домна, если бы прознала, упрекать начала бы, что дети в его породу пошли, с неспокойной душой живут. Он бы и виноватый вышел.

— Ивар, что делать будем?

— В какую, хоть, сторону отправились? — вместо ответа спросил он у дочери.

— Не знаю.

— Значит, это княжеские дружинники навели их на мысль про детёнка. Значит, где-то они, ребята наши, что-то видели или слышали. Тут можно гадать до вечера, ничего не нагадаешь. Будем ждать. Скоро покос закончится, к тому времени что-нибудь прояснится.

— Что они ещё сказали? — мать попыталась вытрясти из Тиши ещё какие-нибудь детали.

— Сказали, что вёрткие, — Тиша уже хлюпала носом. — С ними ничего не случится. Они ловко убегут, если что.

— Ага, вот возвернутся, от моей хворостины небось не убегут. Я не посмотрю, что ловкие, сидеть они у меня долго не смогут. Хватит реветь, пошли тётку Мамалыху обрадуем. Она-то ещё не знает, какой её сынок вёрткий.

У Бажены с утра заболел живот. Вместе с болью пришла надежда, что всё ещё можно поправить. Поэтому продолжала неистово таскать пуды сена. Мать искоса поглядывала за неуёмной работоспособностью дочери, понимала, чем она вызвана и помалкивала.

Ярина тоже наблюдала. Но подойти к девушке боялась. Последний раз она от неё чуть граблями не получила.

— Ты что ко мне привязалась, как банный лист? Иди отсюда, пока не огрела.

И Ярина отошла.

Вечером началось кровотечение. Бажена ушла подальше от шалашей, от людей, к дальней скирде. Пока шла по полю, ещё держалась — боялась привлечь ненужное внимание, у самой скирды заревела в голос, согнувшись в три погибели, кое-как доковыляла, упала в сено. Боль разрывала внутренности, заставляла кататься по сухой траве, выть диким зверем.