От этих горьких мыслей, от страшного стучания своего сердца в груди, от дрожи, которая сотрясала всё Хылино тело, она почувствовала себя словно во сне. Словно всё происходящее вокруг не по-настоящему, или не с ней.

Она видела, как прошла тётка Пыря, бледная, с поджатыми губами, с глазами, словно у слепцов, когда они смотрят и не видят.

Потом Хыля прижалась лицом к плетню и стала наблюдать за тем, что делается у соседей.

Видела, как тётка Пыря воткнула горящие лучины прямо в землю, а сама стала носить солому и складывать её вдоль стен покосившейся полуземлянки. Около двери солому не положила. Потом подожгла её, а сама с лучинами шагнула за порог.

Вскоре из лачуги раздались крики Агнии, а потом через порог повалил дым. Пыря вышла. Следом выскочила и Агния. Сначала кинулась за вёдрами, но увидев пылающие с трёх сторон стены, остановилась. Так и стояла всё то время, пока первые капли дождя не зашипели, обжегшись, а потом ливень начал борьбу с огнём.

Агния стояла неподвижно, и странная улыбка играла на её губах.

Хыля дождалась когда огонь потерял силу, потом поползла в свою хату переодеваться. У порога она прислонилась к стене и задумалась.

«Осталось два-три дня! Осталось два-три дня!..»

Надо что-то делать. Есть же ещё два-три дня.

Надо ползти к Видборичам. Они что-нибудь придумают. Если, конечно, вернулись с покоса.

Переоделась, и как только гроза стала утихать, поползла. Долго стучала в ворота, понимая, что были бы дома, уже бы открыли. Так и есть. Выглянула хмурая баушка и глазастый Айка.

— Чего тебе? — не слишком вежливо спросила старушка.

— Мне бы дядьку Ивара.

— Нет никого. Все на покосе.

— А когда вернуться? — Хыля понимала, что вопрос глупый. Ну, откуда баушке знать, когда вернётся семья. Сорока что ли на хвосте весточку принесла?

— Не знаю. Можа, завтра, можа, послезавтра.

«Осталось два-три дня! Осталось два-три дня!..»

Хыля попрощалась. Что дальше? Идти к отцу Прокопию? Но и его, скорее всего, ещё нет. А надо беречь силы…

Есть один выход. И есть человек, который, может быть, поможет. Если не он, тогда просто не к кому больше обратиться.

Хыля поползла домой. Надо покормить свою бабушку. Кто знает, когда её следующий раз покормят. И кто. Самой ей, может, уже не придётся. Потому, что она поползёт в лес.

Смеркалось. Скоро станет темно. Надо спешить. Кругом лужи и ручьи. Но это не страшно, они не такие уж и холодные. Лес страшен.

Когда Хыля подползла к первым деревьям, на землю опустились сумерки. Это они здесь, на лугу сумерки. А там, в лесу, уже ночь.

Хыля остановилась. Говорят, год назад она провела в лесу почти целый месяц. И вот опять. Из того происшествия она ничего не помнит. И стоит ей сейчас переступить невидимую черту, что отделяет луг и лес, что-то начнётся. Будет ли она помнить? Вернётся ли?

«Осталось два-три дня! Осталось два-три дня!..»

Наверное, тогда что-то ужасное произошло, раз она забыла. Хыля поползла. Главное, не сбиться с дороги. Конечно, ночью найти пристанище волхва труднее. Тем более, что Хыля за давностью времени, плохо помнила в каком месте поворот к двум соснам. Мелькнула трусливая мысль вернуться домой, а с рассветом искать путь. Но Хыля отсекла её. Надо идти сейчас. Темно. Но луна угадывалась за завесой облаков. Может, скоро выглянет? Тогда будет легче.

Хыля ползла, напряжённо вглядываясь вперёд. По сторонам и назад лучше не смотреть. К шороху и лесному шуму тоже лучше не вслушиваться. Шумит лес и пусть шумит. Не надо ни о чём думать. Вот и всё. Крупные холодные капли падали на спину, тяжёлые, словно чьи-то ледяные пальца. Оставалось только надеяться, что это капли, а не пальцы. Не думать… Не думать… Надо что-то произносить. Что угодно. Что-то хорошее. Но в голову долго ничего не приходило. Потом вспомнила, как вместе с Тишей выпускала птичку на Живин день.

Твердила и твердила упрямо закличку, пыталась в памяти вызвать тёплый майский день, подружку, что передала ей маленькую птичку. Крохотный чёрный глазок, такой живой. Вспомнила, как подержала минутку у себя беспокойный тёплый комочек, а потом раскрыла ладони…

Внезапно впереди показалась белая фигура. Хыля замерла, а сердце так страшно забилось, что казалось, вот-вот вырвется из груди, как та самая птичка.