– Скажем, мсье Лэтем, такой я была.

– Да, вы не впервые говорите об этом.

– Примите это как факт, Дру. А кроме того, это вас не касается.

– Вы правы, но, обнаруживая ваши таланты, я каждый раз начинаю недоумевать – с кем имею дело. Я знаю о Фредди, работе в НАТО, о Гарри и о том, как хитроумно вы добились перевода в Париж, но меня не покидает ощущение, что вами движет что-то еще!

– У вас просто богатое воображение: вы живете в мире вероятного и невероятного, возможного и невозможного и не можете отличить реальность от вымысла. Я рассказала вам все, что вы должны обо мне знать, – разве этого мало?

– Пока придется удовлетвориться этим, – сказал Лэтем, пристально глядя на нее. – Но интуиция подсказывает мне, что вы о чем-то умалчиваете… Почему вы редко смеетесь? Улыбка вам очень к лицу.

– А разве у нас много поводов для смеха?

– Но вы же знаете, о чем я. Смех снимает напряжение, как однажды сказал мне Гарри, а мы с вами верили ему. Если мы случайно встретимся через несколько лет, то, наверное, посмеемся, вспомнив приключение в Булонском лесу. Там были забавные моменты.

– Человек погиб, Дру. Плох он был или хорош, но я убила его, оборвала жизнь молодого человека. Я никогда раньше не убивала.

– Если бы вы не убили его, он убил бы меня.

– Я это постоянно себе твержу. Но почему люди должны убивать? В этом состояла жизнь Фредди, но не моя.

– Это и не должно быть вашей жизнью. Но логический ответ на ваш вопрос – раз уж вы упомянули о логике – таков: если мы не станем убивать, когда это необходимо, и не остановим нео, убийств будет неоспоримо больше. Черт побери, для начала их будет шесть миллионов. Вчера это были евреи, цыгане и прочие «нежелательные элементы». Завтра в моей стране ими могут стать республиканцы и демократы, которым не по нутру болтовня нацистов. Не заблуждайтесь, Карин: стоит нео обосноваться в Европе, и весь это взбаламученный мир рухнет как карточный домик. Ведь фашисты упрямо и настойчиво взывают к изуверам, мечтающим о возврате «добрых старых времен». Никаких бытовых преступлений, ибо даже зевак расстреливают на месте; казни следуют за казнями, поскольку отменены апелляции; упразднено судопроизводство – ведь в нем нет необходимости; невинных и виновных ждет одна участь. Против такого будущего мы и боремся.

– Думаете, я этого не знаю? А почему, по-вашему, я всю свою сознательную жизнь прожила так, а не иначе?

– Но, кроме достойнейшего Фредди, есть ведь и что-то еще, да?

– Не лезьте ко мне в душу и давайте закончим этот разговор.

– Охотно. Но, кажется, я вполне ясно выразил мои чувства к вам, и, отвечаете вы на них или нет, этот разговор может возникнуть вновь.

– Перестаньте! – воскликнула Карин, и слезы медленно закапали из ее глаз. – Не надо так со мной!

Лэтем подскочил к ней и опустился на колени у ее кресла.

– Простите меня, простите, я не хотел причинять вам боль. Я больше не буду.

– Верю, – сказала Карин, овладев собой, и взяла его лицо в ладони. – Вы хороший человек, Дру, но не задавайте мне вопросов: они причиняют мне страдания. Лучше любите меня, любите! Мне так нужен кто-то вроде вас.

– Хотел бы я, чтобы вместо «кто-то» вы сказали просто «ты».

– Ну так я говорю это. Люби меня, Дру Лэтем.

Дру бережно поднял ее с кресла, подхватил на руки и понес в спальню.

Остаток утра они провели, наслаждаясь друг другом. Карин слишком долго не знала мужчины и была ненасытна. Наконец она прошептала:

– Господи, неужели это была я?

– Ты смеешься, – проговорил Лэтем. – Боже, какой у тебя чудесный смех!

– До чего же хорошо смеяться!

– А знаешь, возврата к прошлому нет, – сказал Дру. – Мы что-то обрели и стали другими. И дело не только в постели.

– Да, мой дорогой, но я не уверена, что это разумно.

– Почему?

– Потому что работа требует холодного рассудка, а во всем, что касается тебя, я едва ли смогу проявить рассудительность.

– Не слышу ли я то, о чем мечтал?

– Да, именно это, мой простодушный друг.

– И что же это?

– По-моему, это значит, что я влюбилась в тебя.

– Ну, как сказал один добрый старик из Миссисипи: «От такого даже петухи закудахчут».

– Что-что?

– Пойди сюда, и я объясню.

Без двенадцати два Моро и Жак Бержерон прибыли на станцию метро «Авеню Георга Пятого». Они порознь прошли в конец платформы; у каждого было портативное радио.

– Он высокий, довольно худой, – сказал шеф Второго бюро в аппарат. – Слегка пригибается, ибо привык говорить с людьми меньшего роста…

– Я засек его! – воскликнул агент. – Он прислонился к стене в ожидании поезда.

– Когда подойдет поезд, действуй, как я сказал.

Метропоезд остановился, и двери раскрылись, выпустив несколько десятков пассажиров.

– Давай, – сказал по радио Моро. – Стреляй!

Получив приказ, Бержерон несколько раз выстрелил холостыми патронами – звук выстрелов эхом разнесся по платформе, и пассажиры бросились к выходу. Моро подбежал к перепуганному Крёгеру, схватил его за руку и крикнул: