– А вы знаете, кто он, кем был?

– Конечно. Его узнал бы каждый, кто учился на врача. Особенно, кто слушал лекции по нейрохирургии.

– Просветите меня, доктор, – попросил Витковски, глядя на врача.

– Он был знаменитым немецким хирургом. Правда, вот уже несколько лет я ничего о нем не слышал, но прежде он специализировался на болезнях мозга. Тогда говорили, что он вылечил больше пациентов с отклонениями в мозговой деятельности, чем любой другой врач в мире. Причем скальпелем, а не лекарствами, от которых столько побочных эффектов.

– Так почему этого гения, будь он трижды проклят, послали в Париж убивать, когда он в цель с двух шагов попасть не может?

– Откуда мне знать, полковник? Скажи он сам что-нибудь об этом, я и то не понял бы.

– Все правильно, но толку мало, доктор. Пустите меня к нему, пожалуйста.

– Конечно, но помните – я буду следить. Увижу, что наступит критическое состояние – а рубашка регистрирует давление, пульс, кислород, – вы уходите. Понятно?

– Я не могу так легко подчиняться приказам, когда речь идет об убийце…

– Моим подчинитесь, Витковски, – резко прервал его врач. – Моя задача – чтоб он жил. Пусть хоть для вашей пользы. Мы друг друга поняли?

– Выбора у меня нет, верно?

– Верно. И посоветую вам разговаривать с ним спокойно.

– В подобных советах я не нуждаюсь.

Полковник сел на стул у кровати. Он спокойно сидел, дожидаясь, когда дезориентированный Крёгер поймет, что он здесь.

– Guten Abend, Herr Doktor. Sprechen sie Englisch, mein Herr? [98]

– Вы прекрасно знаете, что говорю, – сказал Крёгер, пытаясь выпутаться из смирительной рубашки. – Почему на мне этот унизительный наряд? Я врач, знаменитый хирург, почему же со мной обращаются, как с животным?

– Потому что семьи двух ваших жертв в отеле «Интерконтиненталь» уж точно считают вас диким зверем. Может, выпустить вас, чтоб вы испытали на себе их гнев? Уверяю, смерть от их рук окажется более мучительной, чем казнь.

– Произошла ошибка, сбой… трагедия, и все из-за того, что вы прячете врага человечества!

– Врага человечества?.. Это очень серьезное обвинение. Почему это Гарри Лэтем – враг человечества?

– Он сумасшедший, опасный шизофреник, надо прекратить его мучения или дать лекарства, чтобы упрятать его в клинику. Разве Моро не сказал вам?

– Моро? Из Второго бюро?

– Конечно. Я все ему объяснил! Он не связался с вами? Он, конечно, француз, а все они такие скрытные.

– Я мог пропустить его сообщение.

– Понимаете, – сказал Крёгер, по-прежнему не прекращая попыток отделаться от рубашки, но уже сидя на кровати. – Я лечил Гарри Лэтема в Германии – где, не важно, – я спас ему жизнь, но вы должны меня к нему доставить, чтоб я сделал ему укол теми лекарствами, что были у меня в одежде. Только так он сможет жить дальше и служить вашим целям.

– Звучит заманчиво, – сказал Витковски. – Он привез список, знаете? Несколько сотен имен…

– Кто знает, где он их взял? – прервал его Герхард Крёгер. – Он путешествовал с вконец опустившимися наркоманами Германии. Может быть, какие-то имена правильные, а многие и нет. Потому-то вам надо устроить мне встречу с ним где-нибудь на нейтральной территории – чтоб мы узнали правду.

– Господи, да вы на все готовы, лишь бы добиться своего!

– Was ist? [99]

– Вы прекрасно знаете was ist, Doktor… [100] Давайте-ка сменим тему, о’кей?

– Was?

– Поговорим о вашем отце, вашем Vater, не возражаете?

– Я никогда не обсуждаю своего отца, сэр, – сказал Крёгер, глаза его ничего не выражали, он уставился в пустоту.

– А надо бы, – настаивал полковник. – Видите ли, мы провели проверку всего, что касается вас, и считаем, что ваш отец – герой, человек, сознательно совершивший героический поступок.

– Nein! Ein Verr"ater! [101]

– Мы так не считаем. Он хотел спасти жизнь немцам, англичанам, американцам. Он прозрел в конце концов, увидел, что кроется за болтовней Гитлера и его головорезов, и решил об этом заявить, рискуя жизнью, смертельно рискуя. Он настоящий герой, доктор.

– Nein. Он предатель фатерлянд! – Крёгер вертелся в своей рубашке взад-вперед на кровати, как человек, испытывающий страшные страдания; немного спустя у него хлынули слезы. – Сначала в Gymnasium, потом в Universit"at [102] меня донимали ребята, а часто и били, упрекая: «Твой отец предатель, мы знаем!» и «Почему американцы сделали его B"urger-meister, [103] когда никто из нас этого не хотел?» Mein Gott, какие муки!