Если это произойдет, то я больше не смогу довериться себе, чтобы остановить его. Чтобы он не поглотил меня целиком. И от этого осознания мне хочется плакать.

Я позволила этому, черт возьми, случиться снова. Сначала пистолет, а теперь это, так почему я продолжаю позволять этому происходить?

Он принуждает меня, мы оба это знаем. Но в конце концов, он заставляет меня хотеть этого так же сильно, как и он. Он заставил меня практически умолять об этом. Будь то его оружие, трахающее меня, или его язык – мои ноги подкашивались, когда все заканчивалось.

Не говоря уже о том, что мы целовались, словно два возбужденных подростка, собирающихся лишиться девственности.

Я не знаю, что мне, черт подери, делать с этой информацией. Или как, черт возьми, вообще ее осмыслить.

Проходит мгновение тишины, воздух нарушает только наше тяжелое дыхание.

У меня не хватает сил открыть глаза и взглянуть в лицо произошедшему. Я боюсь того, что сделаю, что скажу.

Впервые мудак в небе наконец прислушивается к моим мольбам и заставляет этого человека подойти, развязать мои веревки и свалить на хрен.

Я заставляю себя открыть глаза и смотрю, как он уходит, проглатывая яд, который грозит выплеснуться из моего рта. Если я выпущу его на волю, то, уверена, это приведет лишь к осуществлению очередной его угрозы.

Он останавливается у двери, поворачивает голову так, что лунный свет позволяет различить острую линию его челюсти, влажную кожу и намек на шрам.

Он ничего не говорит, но сильно прикусывает нижнюю губу, сдерживая любые бессмысленные слова на своем языке. Вместе со вкусом моей вагины.

Наконец, он поворачивается, и дверь за ним тихонько закрывается. Во второй раз я остаюсь одна. Уничтоженная и посреди руин. И снова, пока я пытаюсь собрать осколки себя, я позволяю своим слезам течь свободно.

Я не сожалею. Так же, как когда вставил в ее щель ствол и заставил ее кончить.

Я знаю, насколько это отвратительно – брать что-то без согласия. Я знаю, что это то же самое, против чего я сражаюсь каждый день.

Она еще не ответила мне, но ответит. Я знаю мою маленькую мышку лучше, чем она сама себя знает. Она слишком упорно все отрицает, чтобы увидеть, как ее тянет ко мне. Если бы это было не так, то она не стала бы провоцировать меня, добиваясь, чтобы я ее укусил; она прекрасно знает, что я верен своему слову.

Если бы она действительно не была заинтригована, она бы вообще не ответила на мое сообщение.

Ее действия говорят совершенно о другом, нежели ее слова. Они говорят на языке, полном желания и мольбы, – просто она еще не научилась его понимать.

Это не делает меня правым и никак не оправдывает. Но я не могу заставить себя сожалеть о том, что вкусил что-то настолько чертовски сладкое, настолько чертовски совершенное. Даже если она и не хотела этого. Потому что она хотела.

Она знала, что я выполню свою угрозу, если она снова пошлет меня к черту, и она все равно сделала это. И это говорит о том, что моя маленькая мышка не может сдержать своих истинных чувств. Что бы она ни чувствовала, это чертовски увлекает меня.

Вначале она так сильно сопротивлялась мне, что ее гнев и ярость лишь превратили мою кровь в расплавленную лаву. И чем сильнее она боролась со мной, тем сильнее мой член выпирал из джинс.

Я так отчаянно хотел расстегнуть молнию и погрузиться поглубже в эту сладкую маленькую киску. Я был близок – слишком близок к тому, чтобы сделать это. Как только эти крики наслаждения достигли моих ушей, и она обхватила меня ногами, бесстыдно прижимая мое лицо к себе, я почти сорвался.

Единственное, что меня остановило, это выражение ее лица.

Когда она кончала мне на лицо, она не стыдилась. Но как только оргазм покинул ее тело и наш поцелуй прервался, она не испытывала ничего, кроме стыда.

«Это требует времени», – напоминаю я себе.

Я разминаю шею, испуская дрожащий вздох.

Я сижу в своем «мустанге», и мой член все еще болезненно давит на молнию. Как только я решаю послать все к черту – дрочить в машине – это наименьший из моих грехов, и это будет уже не первый гребаный раз – мой телефон вибрирует на консоли рядом со мной.