Сынишка водоноса Абдуллы очень любит писать и читать. Он выучил уже всю грамматику урду и теперь читает свою первую книжку, на которую его отец часто ставит свою хукку. Как только у Абдуллы выдается свободная минутка, он забирается в свою каморку и наслаждается там хуккой. Если же он видит, что и я свободен, он иногда приходит ко мне на веранду. Я даю уроки его сыну, а он рассказывает мне невеселую повесть своей жизни. Он рассказывает ее мне кусочками, ломтиками, перемежая ее слезами и улыбками, кашляя и сплевывая и борясь с приступами одышки. История жизни Абдуллы — это не романтическая любовная повесть и не трагическая поэма, это жизнь крестьянина, в которой было немного радостей и без счета слез.

Абдулла имел когда-то несколько бигхов земли. Молодым он женился. Женился по любви. Несколько лет все было хорошо, и Абдулле казалось, что жизнь прекрасна. Бывали, конечно, и неприятности, но горячая кровь молодости быстро омывала их. После смерти родителей Абдулле удалось выплатить долг ростовщику, и он стал задумываться над тем, как повысить урожайность своей земли. Часть земли он отделил и разбил на ней плодовый сад. Сердце его полнилось надеждами, он мечтал о том, что станет заминдаром… Однако ему пришлось снова немного занять у ростовщика. Потом два года подряд дождей выпадало так мало, что сад его не смог подняться. Начался голод, и землю пришлось продать. Старший сын умер, жена тоже не вынесла голода и умерла, и Абдулла навсегда ушел из деревни, прижимая к груди своего младшего, теперь единственного, сына. Щеки его ввалились, в глазах угас прежний блеск, у него появилась одышка. После шести лет скитаний Абдулла возвратился на родину, потому что родная земля всегда зовет душу странника, как бы далеко он ни забрел. Вот уже шесть лет он работает в этом отеле.

— Благодать, а не жизнь! — говорил мне Абдулла. — Слава богу, два раза в день дают хлеб, иногда господа на чай подкинут. Да и сиротка мой, Гариб, бог да продлит дни его жизни, если вырастет здесь, кто знает, может быть, не просто водоносом будет. Выучится читать, вот жизнь у него и станет красивее, чем моя… Вас господь вознаградит за него, господин! Учите, учите его, а я пойду, мне нужно приготовить воду для господина Валима — он собирается купаться.

О, до чего раздражает меня эта покорность судьбе! А ведь так живут сотни тысяч, миллионы. Каждая страна, каждый народ в любом уголке земного шара гордятся своей цивилизацией, своей религией, своей культурой, своей сознательностью, своим умом…

Все это позолота! Нет предела стремлению человека обмануть самого себя.

Взять того же Абдуллу. Он несчастен и все же продолжает жить надеждой на то, что тот самый мир, который не дал расцвести ему, то самое общество, несправедливость которого лишила его всех радостей жизни, схватила за горло и превратила в забитое животное, подарит счастье его сыну… Но ведь, в конце концов, Абдулла человек, и жизнь его — борьба, как жизнь всех людей. Что ж, борись, борись хоть за мечту.

Из встреч на веранде сердце мое хранит воспоминание о молодой чете, которая казалась очень счастливой. Оба они были совсем еще юны, красивы и образованны. Они не так давно поженились и приехали в Гульмарг, чтобы провести здесь свой медовый месяц.

— Дорогая, как красив этот закат! — говорил юноша, глядя в глаза своей любимой.

— И воздух пропитан ароматом цветов… — отвечала она, касаясь его плеча своей нежной ручкой.

Они жили на третьем этаже, и комната их находилась как раз над моей. Иногда ночью до меня доносился то звук разбивающегося стакана, то поскрипывание кровати, то кошачье мурлыканье. О’Брайен говорил, что они, наверное, видят одинаковые сны, не сознавая, что на самом пороге этих волшебных снов из «Тысячи и одной ночи» стоит суровая действительность.

— Старик, старик, — возражал я, — что же плохого в том, что люди женятся? Поженились, теперь дети пойдут у них. Те сны, которые они сейчас видят, прибавят еще один дом к прекрасному городу человечества.

— Ничего плохого нет в том, что люди женятся, — отвечал О’Брайен, — плохо, когда разбиваются их мечты. Природа расставляет ловушки человеку, для этого она дарует цветам аромат, кабарге — мускус, а женщине — красоту. Но как только природа добьется своего, цветы увядают, кабарга падает мертвой, а женщины стареют… Так разбиваются мечты.

— Помнишь, как я разбила стакан ночью? — спрашивала утром молодая женщина, лукаво поглядывая на мужа: во взглядах влюбленных таилось сладостное воспоминание о каком-то событии, известном только им двоим.

— Что разбила? — поинтересовался я.

Оба рассмеялись.

— Я уронила ночью стакан, — объясняла она, — он разбился, и вода потекла по полу. Пол деревянный, а внизу — ваша комната.

— Ах, вот в чем дело! На моем ковре до сих пор мокрое пятно.

— Дорогой, посмотри, какая прелестная птичка! — сказала молодая женщина, обращаясь к мужу, тут же забыв обо мне. Оба они залюбовались птицей.

— Красота не вечна! — сказал я, и меня охватил гнев на вселенную и на ее создателя. — Почему, почему она не вечна? — И тут же ответил сам себе: — А кто сказал, что она не вечна? Посмотри сам: цветы вечно улыбаются, мускус вечно благоухает, женщины…

Я взглянул на молодую женщину, потом на ирландца. Глаза О’Брайена приобрели густой зеленый оттенок…

— Не может умереть красота! Она частица времени, она его эстетическое выражение. До тех пор пока не умрет время, будет жить и красота; красота женщины будет жить в ее дочери, аромат цветка — в его бутоне, мускус кабарги — в его благоухании.