— Как скажешь. Донка, ты же, если что, сможешь привести меня обратно?

— Не вопрос, служивый, — снисходительно ответила бабуся, — ежели я где была, то всегда туда вернусь. Если, конечно, трезвая. Если пьяненькая, то могу и не вспомнить.

— Доночка, дорогая, — обратилась к ней Аннушка, — ты же помнишь, как мы с тобой познакомились?

— Такое забудешь, — захихикала старушка, — отменно зажгли!

— Думаю, тебе стоит обновить впечатления.

— В смысле?

— Давай, садись, а то эта хрень нас точно подслушивает.

— Доночка ничего не поняла, — жалобно сказала глойти.

— Потом поймёшь, жми давай, пока он не передумал.

Модерновые стальные ворота разъехались в стороны, я нажал на газ, машина выскочила на длинный прямой выезд, и Донка, тяжело вздохнув, выдернула нас в туман Дороги.

— Чего-то она мне сказать хотела, — сказала глойти грустно, — а я не догоняю. Доночка и молодая-то умненькой не была, а теперь ещё и старенькая.

— А как вы с ней познакомились? Может, в этом дело?

— Сейчас, выйдем на зигзаг… Да туда, туда, неужто не видишь? Крути штурвал, рулила!

Я уже почти уверенно вывел машину на смутно прорисовашийся в тумане съезд. Колеса подпрыгнули, мир зажёгся роскошным пламенным закатом над непереносимо красивыми горами.

— Давай передохнём, служивый, — попросила глойти, — там, чуть подальше, парковочка будет насиженная. Можно костерок развести, Доночку покормить…

— Знакомый путь?

— Да, тут раньше часто караваны ходили. Теперь нет — срез, куда вёл маршрут, коллапса врезал. Незачем стало. Но место хорошее, безопасное. Вон, видишь, туда заезжай, где навес.

Площадка похожа на место отдыха дальнобойщиков — большая асфальтированная парковка с заметённой пылью разметкой, облезлые брошенные здания без стёкол, некогда, вероятно, бывшие кафе и мотелем, и даже кирпичный уличный сортир, куда немедля устремилась, охая, Донка.

Я загнал машину под бетонный козырёк навеса — тут, похоже, была заправка, но колонки демонтированы и разобраны, из их остатков кто-то соорудил примитивные дровяные печки. И даже дрова лежат кучкой. Я растопил одну из жестяных конструкций, поставив на импровизированную конфорку чайник. Заварю лапши, поедим горячего, а то и правда живот подвело.

Когда Донка вернулась, мы уселись с мисками на пол открытого багажника и заработали ложками.

— Эх, сейчас бы водочки… — грустно сказала бабуля. — Да нету. Нету ведь, служивый?

— Нету, — подтвердил я. — Да и нельзя тебе, нам же ещё ехать.

— Совсем Доночка никакущая стала, — пригорюнилась она, — а когда-то могла любого перепить… Ну, кроме Аннушки, конечно.

— Так как вы с ней познакомились-то?

— Хорошие были времена! Или мне это спьяну так казалось? Короче, слушай историю!

— Дмитрос, пива! — крикнула Аннушка, перекрывая звонким голосом шум разговоров и звон стаканов.

В баре разгорается вечер — потолочные вентиляторы вяло размешивают табачный (и не только) дым, но из открытых окон уже потянуло первой прохладой.

— Прекрасная Аннушка, — бармен вышел из-за стойки и принёс кружку лично. — Вот. Крепкое и ледяное, как твоё сердце.

— Иди в задницу, Дмитрос, — смеётся она, — это было один раз. Я сразу сказала, что это будет один раз. И смени уже подкат, ты всем бабам говоришь одно и то же.

— Но только тебе — искренне! Я запомнил ту ночь на всю жизнь, — он приподнял стильный, хотя и несколько засаленный котелок, открывая лысый татуированный череп.

— И это ты тоже говоришь всем бабам, Дмитрос! Иди за стойку, там тебя требуют.

— Подождут, — он пренебрежительно взмахнул татуированной змеями и рыбами, четырёхпалой, обильно покрытой шрамами рукой. — Неужели ты не дашь мне даже тень надежды, му иле? Фело насас глорисуме!

— Я дам тебе твёрдое обещание, что если ты сейчас не отвалишь, то здесь будет работать другой бармен! Потому что у этого голова будет торчать из жопы.

— О нет, только не это! — засмеялся тот. — Как же я тогда буду носить котелок?