Она, блять, с ума сойдет, если узнает, что я ассасин по профессии и человек, ответственный за пулю, которая чуть не оборвала ее жизнь.

Я иду за ней на кухню и говорю:

— Я приготовлю кофе. — Достав две чашки из буфета, я спрашиваю: — Что ты хочешь знать?

— У тебя есть семья? Они в России?

Я качаю головой.

— Я потерял свою сестру из-за рака пятнадцать лет назад, а моя мать умерла годом позже. Мой отец скончался, когда я был маленьким, и я мало что о нем помню.

В моем мире стареть — редкость. В конце концов, образ жизни настигает тебя, и охотник становится добычей.

За моими словами следует тишина, затем Камилла шепчет:

— Мне так жаль это слышать. Должно быть, это было тяжело.

Я пожимаю плечами, наблюдая, как чашка наполняется темной жидкостью.

— Такова жизнь. — Не желая показаться бессердечным ублюдком, которым я и являюсь, добавляю: — Конечно, я бы хотел, чтобы они по-прежнему были рядом, но что есть, то есть. Я двигаюсь дальше.

Наступает неловкое молчание, прежде чем она прочищает горло. Ее тон полон сострадания, когда она спрашивает:

— У тебя есть друзья?

Я ставлю кофе перед ней, мои глаза встречаются с ее.

— У меня есть один друг.

Она с облегчением поднимает чашку, чтобы сделать глоток.

— Значит, ты вырос в Москве? — спрашивает она.

Я киваю.

— Пока мне не исполнилось тринадцать. Я посещал частную школу в Финляндии, а после этого провел пару лет в Швейцарии.

Камилла, кажется, расслабляется, ее зеленые глаза с интересом прикованы к моему лицу.

— Тебе нравится путешествовать?

— Через некоторое время это теряет свою привлекательность, — признаю я.

Честно говоря, я планирую уйти на пенсию в сорок пять и найти остров или хижину в лесу, где мне не придется общаться с людьми, разве что во время поездок за припасами.

Она возвращает мое внимание к разговору своим следующим вопросом.

— Сколько тебе лет?

— Тридцать восемь.

— Правда? — ахает она. — Ты выглядишь моложе. Я думала, тебе тридцать три.

Я допиваю свой кофе, затем начинаю загружать посудомоечную машину тарелками и чашками, разбросанными по столешнице.

— Ты не обязан этого делать.

Я чуть не издаю смешок, но быстро подавляю его.

— Судя по твоей спальне, ты не любительница работать по дому. Я люблю порядок, поэтому буду содержать квартиру в чистоте.

Я чувствую, как глаза Камиллы прикованы ко мне, и когда смотрю на нее, то вижу, как гнев искажает ее черты.

Она на мгновение закипает, прежде чем рявкнуть:

— Я ни о чем таком не просила. Я довольна своей жизнью и не нуждаюсь в твоей критике. Если я хочу мыть посуду через вечер и оставлять свою одежду разбросанной повсюду, значит, так тому и быть. — Встав, она уходит, прежде чем останавливается и набрасывается на меня. — Я была счастлива. Я могла делать все, что хотела, в своем собственном пространстве, а теперь мне приходится делить его с горой, которая холоднее Северного полюса.

Когда она делает паузу, чтобы перевести дух, уголок моего рта приподнимается, и я бормочу:

— Я уже начал беспокоиться, что у тебя нет твердости духа.

На ее лице отражается шок, и она смотрит на меня так, будто я сошел с ума.

— Серьезно? — Она делает шаг ближе ко мне. — Вся моя жизнь перевернулась с ног на голову, а ты беспокоишься, что у меня нет твердости духа? — На ее лице появляется отвращение. — Можешь идти к черту.

Камилла разворачивается и выбегает из кухни, затем я слышу, как она бормочет:

— Какого хрена? Не могу в это поверить.

Я продолжаю загружать посудомоечную машину и вытирать столешницы. Как только я заканчиваю работу по дому, Камилла возвращается на кухню.

Ее щеки раскраснелись, а глаза блестят, отчего у меня создается впечатление, что она изо всех сил старается не заплакать.

— Я ни о чем таком не просила. Я люблю уединение. Это то, что мне нужно, чтобы справляться со всем фальшивым дерьмом в моей жизни. Мой дом — это единственное место, где мне не нужно притворяться той, кем я не являюсь. Я старалась быть приветливой и даже милой по отношению к тебе, но если ты собираешься судить о том, как я я живу, то можешь уйти.

Когда она заканчивает свою тираду, я говорю: