— Нет. Мы просто ждем, пока другие охранники снова проверят территорию. Мне нужно убедиться, что это безопасно для тебя.

— Мы можем подождать, пока не закончится церемония и все люди не разойдутся? Не думаю, что смогу встретиться с кем-либо прямо сейчас.

Я хочу быть одна, когда буду прощаться с папой.

— Мы сделаем все, что ты захочешь, детка.

До прибытия катафалка остается тридцать минут. Пятнадцать до начала церемонии и еще тридцать до того, как люди разойдутся.

Он мой отец, но страна похоронила его. Хотя я понимаю, что его любили многие, мне бы хотелось сделать это в одиночку.

— Готова? — Спрашивает Макс. Я киваю, и он отдает приказ: — Подъезжай ближе, Данил.

Когда мы останавливаемся возле могилы, нам приходится ждать, пока все охранники подойдут к нашему внедорожнику. Только после этого мне разрешают вылезти из машины.

Я понимаю, это для моей безопасности, но это значит, что я не останусь с папой наедине.

Тело Макса напряжено, когда мы подходим к свежей могиле, и он продолжает осматривать местность в поисках любых возможных угроз.

Мы останавливаемся, и я едва могу смотреть на гроб.

Папа.

Мое горло сжимается, а глаза горят, но по щеке скатывается лишь одна слеза.

Боже, я буду так сильно скучать по тебе.

Я прикрываю рот рукой, и когда Макс притягивает меня к своей груди, из меня вырывается рыдание.

Спасибо тебе за удивительную жизнь, которую ты подарил мне. Я была так счастлива, что ты был моим отцом. Дыра, которую ты оставил в моем сердце, никогда не затянется.

Я хватаюсь за бок Макса, чтобы удержаться на ногах, поскольку мое тело неудержимо дрожит. Моя печаль становится невыносимой, и я закрываю глаза.

Прощай, папа.

_______________________________

Три дня после похорон были самыми тяжелыми.

Именно тогда мистер Лафайет пришел зачитать папино завещание. Нужно было подписать столько бумаг, что я думала, сойду с ума. Однако Макс прочитал все до единой страницы. Он не позволил бы мне подписать документ, который не проверил.

Он был моей опорой на протяжении всего испытания.

Я сижу в папином кресле в неформальной гостиной и смотрю на книгу, которую он читал. Он всегда любил читать.

Печаль начинает превращаться во что-то более темное. Я бы описала это как гнев. Это более сильная эмоция, чем любая другая, которую я когда-либо испытывала.

Я встаю и выхожу из комнаты, чувствуя себя вялой.

Я иду на кухню, где Филипп занят приготовлением ужина. Несмотря на то что еда пахнет очень вкусно, у меня нет особого аппетита.

Я сажусь за столик и смотрю, как Филипп замешивает тесто.

Некоторое время мы молчим, затем он спрашивает:

— Что ты собираешься делать?

Я вздыхаю.

— Не знаю. — Я оглядываю кухню, затем думаю сказать: — Я не буду продавать дом. Это твой дом, и ты можешь оставаться здесь столько, сколько захочешь.

— Он слишком большой для меня, — бормочет он. Мой подбородок начинает дрожать, и он быстро добавляет: — Но я останусь здесь и присмотрю за домом для тебя.

— Спасибо, — выдавливаю я слова, опуская голову.

Филипп подходит ко мне и по-отечески обнимает. Это все, что мне нужно, чтобы сломаться.

Я так устала плакать.

— У тебя все еще есть я, — ворчит он хриплым от собственного горя голосом.

Я киваю.

— Спасибо, Филипп.

Он отстраняется и продолжает месить тесто.

— Ками, — слышу я, как Макс зовет меня.

— Иду, — отвечаю я, соскальзывая с табурета. Я одариваю Филиппа улыбкой, прежде чем покинуть кухню.

Войдя в фойе, я вижу Макса, спускающегося по лестнице. Он принимал душ, когда я проснулась.

— Вот ты где, — вздыхает он, создавая у меня впечатление, что он был обеспокоен.

У этого человека чертовски навязчивая идея следить за мной. Он должен знать, где я нахожусь каждую секунду дня.

Для других женщин это может быть тревожным сигналом, а меня это заставляет чувствовать себя любимой. Он не говорил мне таких слов, но за последние полторы недели разными способами показал, что я ему небезразлична.

Макс одержим, опасен и, вероятно, один из самых страшных людей на планете, но для меня он — все. Он — мое здравомыслие, мой защитник… и любовь всей моей жизни.