– Должны. О всех червоточинах, через которые пакость, заключенная на изнанке миров, может попасть в мир, мы должны быть осведомлены. Обо всех, даже в такой спокойной системе миров, как ваша. Я не хотела бы быть паникером, но мне кажется в нашем центре есть крыса, – уже совсем мрачно произнесла Барс с силой сжав ладони, прежде чем глубоко вздохнуть и вскинуть голову. – Поэтому выходка твоей дочери почти спасла этот мир. Червоточина еще не вызревшая, ее будет легко закрыть. Но если бы я о ней не узнала…

Красноречиво замолчав, Барс только потянулась к своей чашке.

От осознания того, насколько близка была опасность, Рамина ощутила холодок на сердце. Воля кшерхов – она умела сражаться с любым материальным порождением их миров, но с тем, что могло вырваться из открытой червоточины не смог бы справиться никто в этом мире.

Поежившись, Рамина качнула головой и только подошла к окну, скрестив на груди руки. Некоторое время обе женщины наблюдали за близняшками, которым что-то увлеченно рассказывал высокий худощавый мужчина с выбеленными сединой волосами.

– Когда я в последний раз его видела, сединой Тарис еще не обзавелся, – отвлеченно заметила Анна.

– Жизнь без дороги для кшерха – не жизнь. Всех нас манит путь и, если ты не следуешь за ее зовом – ты медленно погибаешь, – с тихим вздохом, ответила Воля.

Ничего на это не ответив, Барс только развернулась в комнату и поднялась с подоконника.

– Хорошо, мне уже пора. Дочь не ругай, котика не жури, а принца поднатаскайте. Смазливым красавчиком ему уже не бывать, так что сделайте из него великого воителя. Предпосылки-то есть, – хлопнув себя по ногам, скомандовала она и плутовато улыбнулась.

Точно и не говорила только что о смертельной опасности, точно и не ходила всю жизнь по краю лезвия. Впрочем, стражи разумностью никогда не отличались. Кто назовет разумными тех, кто по своей воле посвящают жизнь спасению миров от гибели, кто изо дня в день вынужден рисковать собой и принимать решения цена которым – жизни.

– Хорошо. Только вот Лейви я ничего не скажу. Пусть лучше мучается, чем решит, то теперь можно подвергать опасности себя и друзей. Удачи, Барс.

– И тебе. Пусть звезды ясно освещают твой путь, – напоследок отозвалась Анна, прежде чем выйти из комнаты.

Темнота. Мучительная темнота, которая сменила мучительной яркое и жгучее пламя, прерывалась редкой бредовой явью. От приятного и странного чувства невесомости Тард возвращался к мучительному чувству боли и растворялся в блаженной пустоте.

В этой пустоте не осталось ничего: ни жара, ни боли, ни странных сновидений. Ничего – он сам растворялся в ней, превращаясь в ничто. Ни желаний, ни стремления. Только безграничный блаженный покой. Время в этой пустоте терялось, перетекало из секунды в века ртутной каплей и поймать его не было ни сил, ни желания.

В пустоте не было света, а единственным звуком оставался тихий размеренный гул. Теряясь и теряя себя в этом небытии, Тард уже был готов раствориться в нем, пока какая-то далекая мысль не вынудила остатки его сущности напрячься.

Ошер. Лейви.

Шорох звуков - пересыпающихся сухим горохом казался знакомым, вызывал какую-то смутную, постепенно возрастающую тревогу. Сущность, затянутая, усыпленная пустотой, заворочалась.

Ошер! Лейви!

Отмычки и громкий девичий крик.

Воспоминания, яркой вспышкой взорвали серую пустоту, заполнили сознание потоком бредовых и страшных видений. Ощущая, что начинает тонуть в этом водовороте, Тард отчаянно пытался зацепиться за что-то, ухватить край проклятой реальности и… Ухватил.

Вначале это был только далекий отголосок звука, легкого касания, но постепенно эти чувства крепли. Звук медленно крепчал, уже скоро став громче безумного шума видения, а ласка прикосновения отчетливее туманных ударов. И за этим прикосновением, за этим звуком парень потянулся из последних сил, заставляя себя вслушиваться в слова, что доносились из реальности:

Хей, пламя вечернее,

Душа дымная да к небесам.

Хей, искры яркие,

Друг мой – путник скорее к нам.

Хей, беда – стороною,

Другу дорогу не заступи.

Хей, брат, со мною

Да к танцу нашему поспеши!

Хей, пляска вечерняя,

Прочь от несчастия да беды.

Хей, звезда ясная,

Да веди же меня, веди…

Нежный, тихий голос протянулся нитью, по которой Тард медленно, но уверенно карабкался к свету, что заполнял сознание, становясь почти невыносимым. Последний рывок, самый тяжелый и отчаянный, но он того стоил.