Мать рассказывала, еще тогда, когда Сережа учился в младших классах, он смело бросался в драку со старшими ребятами, не боялся никого, сколько бы их ни было.

Так было однажды, Сережа учился тогда в третьем классе, он вернулся из школы избитый, с огромным синяком под глазом, все руки в ссадинах.

— Что случилось? — спросила мать.

— Ничего, — ответил Сережа, потом все-таки рассказал: два пятиклассника хватали девочек во дворе за косы и мазали косы чернилами.

— Девчонки ревут, а все кругом смеются, — сказал Сережа.

— И ты не выдержал? — спросила мать.

— Да, — ответил Сережа. — И я не выдержал…

Таким он оставался и впоследствии, став взрослым.

Как-то, в ту пору Сергей уже работал на заводе, он явился с работы, сказал отцу:

— Я себе нынче выговор заработал…

— За что? — удивился отец.

— За Ларионыча.

Ларионыч был мастер, давний знакомый отца.

— За Ларионыча? — переспросил отец. — А что случилось?

— Я ему сказал, не хочу от него слышать никаких замечаний.

— Почему так? — спросил отец.

— Пусть сперва протрезвеет, а то от него за километр водкой разит, я не хочу, чтобы он мне выговаривал и перегаром на меня дышал…

Отец поначалу рассердился:

— До всего тебе дело! Старому человеку уж и выпить нельзя?

— Пусть дома пьет сколько хочет, — сказал Сережа. — А на работе не должен пить ни капли!

И добавил:

— Мы с моим сменщиком написали на него заявление в партком, там, надеюсь, разберутся, что к чему…

— Я бы не стал писать, — сказал отец.

— А я стал, — возразил сын. — И если надо будет, еще напишу…

Как он и ожидал, партком разобрался, что к чему. Выговор с Сережи был снят. А вскоре Ларионыча понизили в должности за систематическое пьянство. А потом и вовсе — предложили уйти.

Отец спросил как-то Сережу:

— Скажи по совести, тебе его жаль?

— Кого? Ларионыча? Жаль, — подумав, ответил Сережа. — Но работать на нашем заводе он не должен. Раз не может не пить, пусть уходит с завода…

Одно время, до отъезда в летную школу, Сережа был комсоргом цеха. Возвращался домой поздно, вечно приходилось разбирать чьи-нибудь дела; кого-то обидели, кому-то не дали путевки в дом отдыха, отказали поместить в общежитие, несправедливо лишили премии.

Не только молодые рабочие, но зачастую и многие старшего возраста охотнее шли к Сереже, чем в завком или даже к директору.

— Сергей Козырев в обиду не даст, — говорили о нем. — Сумеет отстоять каждого…

Таким, должно быть, он был и в летной школе.

Козырев прислушался, в наступившей внезапно тишине отчетливо раздавался голос командира полка Серафимова:

— Мы все его любили. И верили ему, знали, что наш Сережа не подведет, на него можно положиться…

Козырев мысленно представил себе брата — ясноглазый, быстро вспыхивающий молодой румянец на щеках, волосы расчесаны на косой пробор, мягкие белокурые пряди лежали послушно, лишь одна прядь то и дело обычно падала ему на лоб.

Девушки поглядывали на него, но ему не нравилась по-серьезному ни одна.

— Ты бы женился, Сергей, — говорил отец. — Самое бы время жениться…

Он отшучивался:

— Успею. Мое время еще не пришло.

И вот не успел.

В этот миг Козырев ощутил себя много старше Сергея, старше, опытнее, мудрее, чем он. Выходит, что не Сергей, а он, младший его брат, стал теперь старше Сергея…

И еще он подумал о том, что его, Василия, сын уже на целых полгода старше Сергея. И будет становиться старше с каждым годом. Потому что брату суждено вечно оставаться молодым…

— Смотри, только не разревись! — тихо шепнул Колюн Вере.

— Сам не разревись, — так же тихо отозвалась Вера.

Она стояла, вытянув руки, чуть приподняв голову, возле гроба, обтянутого кумачом. Она знала, что в гробу только прах героя. Но несмотря ни на что, она верила, что в гробу лежит, плотно закрыв глаза, тот молодой, отважный летчик, которого любили и ждали в полку и который храбро сражался с фашистами…

И она уже не хотела прославиться и не думала о том, чтобы о ней написали в газетах или в журналах, чтобы в село Точечки наехали журналисты, фотокорреспонденты, в этот миг она ощущала только одно: жалость к тому, никогда не виданному и внезапно ставшему близким молодому летчику, который, в сущности, был ненамного старше ее самой…

И когда она глядела на его брата, уже пожилого, с седыми висками, с усталым взглядом, на стоявшего рядом с ним командира полка, который тяжело опирался на палку, ей подумалось вдруг, что когда-нибудь и она, Вера, и ее друзья состарятся, станут такими же седыми, усталыми, морщинистыми, а летчику, погибшему в лесу возле села Точечки, суждено навеки вечные оставаться молодым…

Вера, разумеется, не знала и не могла знать, что Василий Козырев, брат погибшего летчика, в этот момент думал о том же самом.