– Ты меня очень переоцениваешь, потому что Града даже не я поймал, – уже спокойнее бурчал он.

– Но ты быстро проанализировал ситуацию и смог вовремя делегировать это дело, – заметил Таченко.

Леха перестал отвечать. Нет, все-таки он общается со стенкой. Даже когда Серега положил ему руку на плечо и повел в сторонку пообщаться уже без лишних ушей, тот отвечал только «ладно» и «ну тя нах». Саня пряниками был сыт и теперь посматривал на бутерброды с маслом.

– Эх, бастурмы бы, – протянул он.

– Могу подогнать, – вдруг загадочно протянул Бунчук. Все это время он молча ковырялся ножом в ногтях, приводя руки в чистоту.

– Он не расплатится, – взял его на понт Череп, не отрываясь от чтения какого-то маленького томика.

– Сойдет?

Саня положил на стол один «грави» из рюкзака. Бунчук помотал головой. Вздохнув, одиночка положил второй. Долговцы молчали – неужели он не закончил? Когда на стол лег третий, Череп повернулся к Унылому:

– Ты ими гадишь что ли? Эх, Унылый...

Здоровяк вынул из ящика стола большой кусок вяленого мяса в специях.

– У тебя же холодильник в доме есть? – уточнил Череп.

– Нет. Откуда?

– От тебя всего ожидать можно, – он отрезал ему широким ножом четверть от шмата, завернул в газету и сунул в руки. – Чтоб за сегодня сожрал. Потом еще зайдешь, добавлю. Хлеб, масло, вообще еда дома есть?

– Угу, – вместо «спасибо» ответил Саня, сунул в рюкзак покупку да направился к выходу. Долговцы привыкли к нему. Иногда у мужика в самый непредсказуемый момент садится внутренняя «батарейка», и он резко сбегает. Это был именно тот случай. Сегодняшний день для Унылого слишком насыщенный. Он утомился и больше всего на свете хотел в свою берлогу.

А там Рита! Дочка стояла на крыльце и курила. Она намеревалась сразу же начать болтать с папкой, но тот вручил ей вкусненький подарок и попросил не беспокоить по меньшей мере десять минут. Что ж, она тоже привыкла к своему отцу, хорошо его понимала. Поэтому Саня остался сидеть в прихожей, отдыхая от внешнего мира.

Все свалилось в кучу внутри его головы. Эта машина, на которой катается только Леха, Таченко, вцепившийся в ценных кадров мертвой хваткой, Град с «северным сиянием»... Унылый начал думать, будто он попросту уверовал в то, что живет в Зоне, хотя на самом деле он где-то в желтом доме лежит пациентом, и скоро настанет пора пить таблетки, прерывающие связь с космосом. Потому как события достигли критической массы и перестали восприниматься им за реальность.

Абсолютно убитый, серый, морально выгоревший и опустошенный Лисицын вернулся на склад. Сам забыл зачем. Там его встретил Лермонтов. Оба сели покурить на ступеньки крыльца. Обоим было на что пожаловаться.

– Я так старался, – еле слышно, чтобы не мешать соседям, произнес Лермонтов, глядя на фасад НИИ, – а всю краску сожрал выброс. Вы посмотрите! Словно я к этим панелькам вообще не притрагивался.

Недавно разрисованный муралом главный корпус уродливо серел, как пасмурное небо. На фоне потрясающего заката он выглядел особенно неуместно. Леня немного преувеличил. Местами остались кое-какие пятна, но и те наверняка истлеют при следующем стихийном бедствии Зоны.

– Я три недели без перерыва убил на то, чтобы сделать что-то такое... запоминающееся. Грандиозное. А запомнят это только как самый грандиозный провал года.

– Угу, – вяло протянул Леха, затягивая едкий дым через фильтр.

– И у вашего друга теперь вид из окна не такой живописный.

– Саня его даже не видел, можешь быть уверен.

Лермонтов поерзал пухлой задницей на ступеньке. В его голосе зажглись нотки любопытства.

– А как вы вообще познакомились, если не секрет? Александр Владимирович, мне кажется, ни с кем не дружит, кроме вас.

Леха пропускал обращения по имени-отчеству мимо ушей. Почему-то толстяк ко всем так официально. Манера у него такая, не переучить.

– Ну, если вкратце, то познакомились мы на войне, – сказал он. – Саня зачищал здание, и в нем как на зло оказался я, отбился от отряда. Потерялся в смысле.

– Как можно отбиться от отряда? – удивился Лермонтов.

– Да легко. Война – это шум, паника, кишки, говно и полнейший бардак, – Лисицын рассказывал об этом, словно о прогулке в парке, непринужденно и легко. На деле ему уже было все равно. Он давно перегорел к тяжелым воспоминаниям, принял их как опыт и перестал избегать неприятной темы. Устал, оставил ее в прошлом. – В общем, тогда я крикнул, чтобы они не кидали гранату в ту комнату, где я засел. Что я, типа, свой. А потом кто-то из них пробубнил «да похеру». Ха-ха, я чуть не обделался! Саню остановили, и так мы познакомились. Он был не в восторге от того, что ему не дали погреметь и покрасить мною стены.

– Но так же нельзя.

– Знаешь сколько там таких хитрожопых было? Которые орут «э, сющи, я свой, ОМОН, да-а-а?» На его месте я бы сто раз подумал верить мне или нет. Но вот Саня никогда не думал, он сперва делал, а потом разбирался. Поэтому он был в той кампании очень эффективным бойцом. Мы потом еще пару раз пересекались, он все ржал надо мной – «Что, сученыш, не сдох еще? Ха-ха-ха!» – спародировал Леха лучшего друга, – и в конце концов мы оба попали в госпиталь. Лично я неудачно выпрыгнул с окна, чтобы в плен не взяли, и сломал ногу. А Саня таки схлопотал свою пулю. И вот, в госпитале мы уже с ним нормально поговорили. Сам понимаешь, на войне особо не пообщаться. А в палате было много свободного времени. Тем для разговоров тоже. Во многом оказались единомышленниками. Нам было совсем нечем заняться, поэтому мы запоем читали книги и курили во дворе. Никогда, ни единой минуты не было скучно. А спустя время я приехал к нему в Черкессию погостить и так и остался там жить по соседству. Потом вместе путешествовали по Кавказу и добрались в конце концов с российского юга до Зоны.