Дайна рассказала ему о вечеринке после концерта, о смерти Найла – Бонстила интересовало, не была ли она как-то связана с убийством Мэгги, – о допросе в полиции, о своих показаниях и обо всем, что ей было известно в связи с этим делом. Лейтенант слушал ее с особым, даже несколько необычным вниманием; его глаза ярко горели под полуопущенными веками, в то время как он жадно поглощал информацию.

Дайна повторила слова Тай, сказанные той на вечеринке: «Она была чужой среди нас, так же как и ты. Она нарушила закон и погибла», однако Бонстил, казалось, пропустил их мимо ушей и попросил ее повторить то, что Силка говорил о Найджеле. «Он был сумасшедшим в те дни, – сказала Дайна. – Однако, они все были такими: и Крис, и Найджел, и Ион».

– Да, сумасшедшими, так он сказал. Однако у одного из них это стало патологией. Мы ведь знаем, как наркотики сделали Иона психопатом, так что его неврозы разрослись сверх всякой меры.

– Выслушав все это, Бонстил сел играть. Нажав последний аккорд, он задержал его и не отнимал пальцев от клавиш, пока не замер последний звук, молча глядя на фотографию дочери.

– Это ее любимое произведение? – поинтересовалась Дайна.

– Что? О нет! – Он рассеянно улыбнулся. – Мое любимое. Сара молится на Моцарта.

– Бобби, – сказала Дайна, облокотившись на край пианино. – Объясни мне, почему ты никак не отреагировал на слова Тай относительно смерти Мэгги.

– Ты считаешь, что я должен поверить, будто Тай напустила на нее колдовские чары? – Он фыркнул.

– Я имела в виду нечто иное.

– Я не верю в магию, предоставляя это увлечение поклонникам Стивена Кинга.

– Что если Тай убила Мэгги? Он взглянул на нее.

– Она не способна на это.

– У нее полно злобы в душе.

– Я говорю о ее теле. Физически она недостаточно сильна, чтобы совершить то, что сделали с Мэгги. Это было под силу только мужчине. – Он провел ладонями вдоль клавиш, словно стирая с них пыль. – Кроме того, я не принимаю в расчет почти ничего из того, что она говорила тебе.

– Почему?

– Потому, – медленно протянул он, – что она любит тебя.

Дайна расхохоталась.

– Перестань. Она ненавидит меня лютой ненавистью. – Однако, произнося эти слова, она почувствовала, как судорога пробежала по низу ее живота.

– Подумай об этом, как следует, – Бонстил внимательно изучал выражение на ее лице. – Как ты полагаешь, что может испугать женщину больше всего на свете?

– Ситуация, когда она оказывается не в состоянии контролировать свои чувства.

– Именно это я видел в ее глазах. Стоило мне упомянуть твое имя, как внутри нее все коченело.

– Это из-за ненависти. Она ревнует меня к Крису.

Бонстил покачал головой.

– Ненависть оказывает на таких женщин противоположное воздействие. Это то, чем они живут. Ты думаешь, что она любила хоть кого-нибудь в своей жизни? Я в это не верю. По крайней мере, если говорить о мужчинах. Все ее мужчины были слабыми. Пусть богатыми и влиятельными, но слабыми. Она являлась источником силы. Однако, она не обладает силой сама по себе, иначе они были не нужны ей. К женщинам у нее совершенно иное отношение, видимо потому, как мне кажется, что она видит в них отражение своих сокровенных тайн.

Воображение Дайны вдруг нарисовало ей картину из далекого детства: она вместе с отцом на лодке посреди Лонг Понд на мысе Кейп-Код в один из тихих жарких августовских дней. Плоские мокрые борта и днище пахнут солью и внутренностями рыб; леска блестит на солнце, точно тончайшие нити паутины.

– Посмотри в воду, малышка, – доносится до нее приглушенный голос отца. – Постарайся увидеть сквозь солнечные блики темный крючок.

Они оба сидят совершенно неподвижно, похожие на каменные изваяния. В душном воздухе ощущается лишь слабое, едва заметное движение. Стайка москитов, мельтешащих у зеленой поверхности озера, испуганно рассыпается при приближении паука, проворно скользящего по воде.

– Жди, – шепчет отец. В его голосе звучит с трудом сдерживаемый азарт. – Жди и наблюдай за удочкой.

Солнце нещадно обрушивает обжигающий свет на ее голые плечи, которые покраснеют под вечер и будут ужасно саднить. Дикий гусь с печальным криком взлетает с мелководья у дальнего берега.

– Вот она, – хрипло шепчет отец. – Вот она. И Дайна видит ее. Удочка в руках отца поднимается почти вертикально, вращаясь и ослепительно сверкая на солнце, словно лезвие меча. Вдруг следует особенно яркая вспышка, и рыба клюет.

Теперь это ощущение невыразимой таинственности потрясающего мастерства отца, граничащего с чудом, вернулось к Дайне с такой остротой, что на мгновение у нее закружилась голова. Она вдруг отчетливо поняла, что всю жизнь искала повторения того мига, запечатлевшегося в ее памяти тогда, когда казалось весь мир принадлежит отцу, распоряжающемуся не только ее жизнью и судьбой, но жизнями и судьбами всех живых существ. Смутная идея всплыла где-то на границе ее сознания. Она вдруг увидела путь спасения Криса от Тай – единственно возможный путь – и мысленно спрашивала себя, готова ли она пойти на жертву ради него. Она сомневалась в этом, но все же ощущение собственной гибкой силы подстегивало ее, толкало вступить на этот путь.