– Кто Вы? Кто Вы такая? – сдавленно прошептал он.

Рука, схватившая его за руку, сжалась сильнее, но та, что касалась лица, оставалась прохладной и нежной.

Идём со мной.

– Отведёте меня к моему другу? К тому малышу, которого Вы забрали?

До мальчишки тебе не добраться,

тот, в чьих жилах течёт двойная кровь

и проживающий две жизни.

Сердце Алека пропустило удар. Она была не первой, кто так его называл.

Лишь мертвецам дано ходить дорогами мёртвых.

– слышал он в своём сознании её шёпот.

Алек отшатнулся, уцепившись рукой за стену позади себя.

– Откуда... Вы знаете эти слова?

Мне ведомо, кто ты такой. Ну же. Ты должен это увидеть.

– Нет, покуда не скажете, кто Вы, и куда собрались меня отвести!

Ты должен увидеть то, что должно оставаться невидимым.

– Нет, пока не отдадите ребёнка.

Кончики её пальцев, словно когти впились ему в тело. Он потянулся, было, за своим кинжалом, но вдруг оказался в стылой тьме.

Он больше не видел женщину, однако по-прежнему ощущал её хватку, сковавшую болью предплечье.

Ты должен увидеть.

– Да ни черта я не вижу! Где мы?

Голос его прозвучал ужасно громко, отдавшись звоном в ушах.

И вдруг вспыхнул свет. Мягкий и яркий, как от светящегося камня, только лился он гораздо дальше.

Алек заморгал, слегка ослеплённый, потом осмотрелся вокруг.

– О, Свет Иллиора!

Они были в третьем склепе,… хотя, нет, неверно. Каменный пол под его сапогами был сухим, он не слышал никакого звона капель.

Впрочем, самая разительная перемена была в рисунках на стенах - безвкусных и мерзких пародиях на восхитительные творения из склепа оракулов.

Она стояла с ним рядом, ярко светясь. И она была прекрасна – светлая кожа, синие глаза, волосы цвета ночи. И - невыразимо печальна.

Ты должен увидеть.

Он оглянулся на неё, и она указала ему на дальнюю стену.

Там было что-то такое…. что-то круглое, примерно на уровне глаз, оно поблескивало в тусклом свете.

Алек прошёлся по гулкому склепу, и женщина последовала за ним.

Сияние исходило от крупного и блестящего чёрного опала, размером с небольшой абрикос. Он был вставлен в массивную золотую розетку, вмурованную в стену. Его покрывала вязь резных символов, которые выглядели до странного знакомо.

Когда Алек протянул, было, к нему руку, женщина что-то негромко сказала ему. Вроде бы, то не было предостережением, однако не успел Алек коснуться камня, как всё вокруг почернело.

***

Мика тонул во тьме, погружаясь непроглядную и безмолвную пучину сонного мора. Здесь не было ничего, на что можно было бы опереться, ни верха, ни низа. Холода он тоже не ощущал. Не ощущал вообще ничего.

Детка.

Мика навострил уши, уловив этот едва различимый голос.

Учитель Теро? Это, ведь, он? Он снова пришёл, чтоб спасти его из этого кошмарного места?

Деточка, открой глазки.

Он почувствовал аромат жухлых листьев и благовоний.

И что-то жёсткое и прохладное, словно опавший лист, скользнуло по его щеке.

Да, он почувствовал! Он сумел это!

Постепенно всё тело вернулось к нему обратно.

Ему было тепло, он лежал на чём-то очень и очень мягком. И какой-то вкуснейший напиток смочил его пересохший язык. Он глотнул, поперхнулся и распахнул глаза.

Он находился в какой-то волшебной опочивальне, залитой светом множества свечей. На краешке его кровати сидела прекрасная дама в красном бархатном платье и с нежной улыбкой держала глиняную чашку и деревянную ложечку. У дамы были густые волнистые чёрные волосы, такие длинные, что они спадали почти до самого покрывала, на которое та присела. Он едва удержался от того, чтобы протянуть руку и коснуться её волос: он в жизни таких не видел.

– Ну, наконец-то, деточка, - сказала она. – Я так за тебя перепугалась! Ну-ка, давай, выпей ещё капельку сидра. Он замечательный и такой прохладный.

Она зачерпнула ложкой из чашки и влила ему в рот новый глоток напитка.

– Ещё…, пожалуйста, - прошелестел он сухими растрескавшимися губами.

– Конечно, мой дорогой, только для начала совсем немного.

Она влила ему в рот ещё несколько ложечек питья, и с каждым новым глотком ему становилось всё лучше и лучше.

Но всё же он был пока ужасно слаб, как тогда, на дороге, только теперь его уже не мучила жажда, и это было истинное блаженство. Рука его тоже перестала ныть.