Полностью погруженная в себя, Звонцова невольно вздрогнула, когда ее тихо позвали:

— Можно мне побыть с вами, доктор?

Приоткрыв глаза, увидела в головокружительной синеве широкоскулое, золотисто-смуглое лицо.

— Спартак? — удивленно подняла брови, сразу узнав красивого мальчика, у которого обнаружила вчера очаги болезни. — Конечно, присаживайтесь. Что за вопрос? — слегка подвинулась, освобождая место на гладком выбеленном бревне. Ответив на его широкую обезоруживающую улыбку, с грустью вспомнила снимок: две черные взаимопроникающие туманности в левой верхней доле.

— Дедушка сказал, что в город ехать надо.

— Вот видите! И ваш дедушка так считает. Другого выхода действительно нет, милый Спартак, — почти механически повторила слова, сказанные в пропахшем дымком и ягодами чуме…

Жарко дышало пламя, льнувшее к жирным камням. Комариным роем танцевали жгучие звездочки, уносясь в открытый дымник, где сходились острия закопченных шестов.

Поджарый старик с ремешком вокруг лба и в расшитой бисером камлейке встретил ее настороженным молчанием, не проронил звука, пока она объясняла, зачем пришла. Только сосал длинную с медным запальником трубку и время от времени оглядывался на меховой полог. Хотя из-за оленьих шкур не доносилось ни шороха, ни вздоха, Валентине Николаевне показалось, что там кто-то, затаив дыхание, прислушивается к каждому слову. Скорее всего, за пологом скрывался сам Спартак.

Как только проявили снимок, она вызвала его к себе и предложила лечь на исследование. Но он лишь молча покачал головой и ушел в чум.

Похоже было, что старый оленевод целиком встал на сторону внука. Так она и не дождалась от него никакого отклика. Хотя проговорила без малого час.

По глазам, в которых переливалась темная влага, видела, что старик все понимает, но допроситься хоть какого-нибудь ответа никак не могла. Когда, отчаявшись, решилась, наконец, уходить, из-под ворсистого летнего меха выползла рябая старуха в ситцевом сарафане. За очагом, где раньше прятали хозяина чума Мяпонга, а ныне стоял на сундуке транзисторный телевизор, нашла банку с вареньем из поздней морошки.

— Возьмите, пожалуйста, товарищ доктор, — заговорил внезапно старик. — Чай пить на здоровье, — и присовокупил неведомо как оказавшуюся в руках песцовую шкурку.

Валентина Николаевна только головой покачала и, обращаясь уже больше к старухе, вновь принялась объяснять, почему мальчика необходимо как можно скорее отправить в больницу. Старуха, между тем, поставила на очаг большой никелированный чайник, куда бросила, не дожидаясь, пока закипит вода, черную листовую заварку и несколько веточек сушеной брусники.

— Не обижайтесь, товарищ доктор, — хозяин упрямо совал ей играющую морозцем белоснежную шкурку. — Попьем чаю, подумаем. Погостите у нас, — стащив через голову ставшую жаркой камлейку, он остался в застиранной тельняшке.

Валентине все больше начинали нравиться эти спокойные тихие люди и душистое жилье, устланное циновками из стланика и белой сухой травы. Что-то вечное, неподвластное времени мерещилось в пучках веток, заткнутых за жерди, и плоских обугленных камнях, удерживающих неугасимый огонь.

— Что я могу вам сказать? — старик осторожно выколотил трубку, вырезанную из твердого, как камень, березового корня, и опустил глаза. — Спартак — не ребенок. Будущей весной он закончит школу и уедет в город учиться на капитана. Так ему хочется. Я тоже был капитаном вельбота.

— Но он серьезно болен, — в который раз повторила Валентина Николаевна.

— Он приехал провести каникулы в тундре. Говорит, что и так поправится, не хочет в больницу.

— Чудес не бывает. Если мальчика не лечить, болезнь только обострится. Потом будет труднее с ней справиться. Можете мне верить.

Старик ничего не ответил, по таинственный полог за ним опять всколыхнулся и вытянулась всклокоченная мальчишеская голова.

— Я знаю, что поправлюсь! Собачьего жира попью, теплой оленьей крови. Вот увидите, доктор, вылечусь от хвори, — его раскосые глаза нетерпеливо блеснули, четче обозначились упрямые скулы. — Мы травы целебные знаем, коренья. Из рода в род. В больнице я умру от тоски. Хоть до снега хочу пожить на приволье.

— Ты сам себя обманываешь, милый Спартак, — чуть ли не взмолилась тогда Валентина Николаевна. — Вы мудрый, знающий жизнь человек, — обратилась она к старику, — и обязаны воздействовать на внука. Понимаете, что зима может убить его?

— Нет, — упрямо стоял на своем юноша. — Дед тоже болел легкими, но излечился в тундре. Скажи ей, дед.

— Это правда? — недоверчиво спросила Звонцова.

Старик молча кивнул.

Валентина Николаевна усталым жестом убрала выбившиеся из-под белой шапочки волосы.

— Такое случается единожды на тысячу, — терпеливо принялась объяснять заново. — Болезнь — болезни рознь. Различные формы туберкулеза имеют свое специфическое течение. Особенно теперь, когда современные лекарства смазали типичную картину, изменили весь ход заболевания.