— Какое еще «балбэ»?

— Так его именуют монголы. Это древнеиндийский знак, символизирующий линию жизни, судьбу. Тибетцы несколько непочтительно называют его «кишками Будды».

— У нас-то он какими судьбами оказался? — Мечов поплевал на платок и до блеска вытер глубоко врезанную в камень эмблему. — Из Индии сюда едва ли кто мог добраться.

— Лично я встречал этот знак на церковной фреске в Ростове Великом, на мраморном саркофаге мусульманского святого в Хиве, на финских монетах, на царских банкнотах, даже на стальных латах немецкой работы в Рыцарском зале Эрмитажа. Переходя от народа к народу, как некое зашифрованное послание, он скоро утратил конкретный смысл и превратился в самый обыкновенный орнамент. И совершенно не важно, что прочитать узор могут теперь далеко не везде. Сам факт его поразительного распространения крайне интересен для историков. Едва ли можно найти более убедительное и вместе с тем простое свидетельство обширности контактов древнего мира.

— Но в Заполярье, на диком острове, где никто и не жил, как он мог очутиться?

— Ничего удивительного. Якуты и чукчи до сих пор используют узор плетенки для украшения всевозможных изделий. Они свободно могли заимствовать его у бурятов, калмыков или тувинцев, воспринявших тибетскую веру.

— Зачем? Какой во всем этом смысл?

— Да просто так. Понравилось и захотелось повторить. Разве не интересно? Смотри, как переплетается нить? — Лосев обвел рисунок пальцем. — Запоминающаяся штука… Но могло быть и иначе. Известно, например, что буддийские проповедники забирались далеко на север. Даже вступали в контакт с эвенками.

— С эвенками? — не поверил Мечов. — Так ведь у них шаманы!

— Шаманы? Да будет тебе известно, что первоначальное слово шаман, — Герман Данилович сделал упор на первом слоге, — санскритского происхождения и означает ни много ни мало — монах. От эвенков, кстати, оно перешло во все сибирские языки. Так что не будем спешить с выводами, ибо наше прошлое — загадка. Темна вода во облацех. Я не удивлюсь, если этот знак окажется причастным к тайне Золотого идола.

— Ты веришь?

— Почему бы нет?

— Сказки.

— Бывает, что и сказки становятся былью… Кстати, что означает название Лама?

— Кто его знает. Одни говорят — озеро, другие — вообще вода.

— Скорее всего, что так, — Лосев с трудом оторвался от вещего камня. — Но, с другой стороны, лама — буддийский монах, или буквально «выше нет», по-тибетски. Такие дела… Однако мы засиделись. Все равно всех загадок не решить. Двинем дальше?

— Отдохнул уже?

— А я и не устал.

— Ну-ну…

Взобравшись на плоскую подковообразную вершину, они обогнули заболоченную осоковую падь. Кустарник поредел, тропа расширилась и повела под уклон, вихляя меж ржавых сухостойных лиственниц, обезображенных мертвым мохом и паутиной.

Под ногами лопались и рассыпались в пыль высушенные до черноты мухоморы. Отчетливо различался гул падающей воды, заглушенный дотоле горой.

— Кажется, дело идет к тому, что я застряну у вас до осени, — сбивая очередную шляпку, заметил Лосев. — Увижу грибы, растущие выше деревьев…

— Эка невидаль! Мы с тобой еще на буровые махнем, на стойбищах побываем. Найдется, на что поглядеть, о чем рассказать… Статьи в Москве писать будешь? Когда вернешься?

— Почему так думаешь?

— Был вроде такой слушок…

— У нас, как и деревне, все про всех известно, — усмехнулся Герман Данилович, прислушиваясь к нараставшему с каждым шагом шуму водяного каскада. — Два материала я уже отправил на прошлой неделе, с самолетом.

— Ну! — то ли удивленно, то ли с разочарованием воскликнул Андрей Петрович. — Даешь прикурить!.. А показать? Просто так, по-товарищески?

— В газете прочтешь… Под рубрикой «Письма с заводов и фабрик».

— Перед свершившимся фактом ставишь? — Мечов задержал шаг и, оглянувшись, с треском сломал качавшуюся перед глазами ветку. — Красиво!

— Перестань. Неужели ты думаешь, что я приготовил тебе неприятный сюрприз?

— Не о том речь, — с напускным безразличием отозвался Мечов. — Не о себе пекусь, о деле. Все-таки мы посвятили тебя в самые сокровенные, так сказать, планы и нам, естественно, не безразлично, какое они получат освещение. Тем более, что от этого многое зависит. Слишком многое.

— Доверяй и надейся, — добродушно пообещал Лосев. — Главное, как всегда, впереди. Итоговый очерк, где все будет разложено по полочкам, я пока не написал.

— Тебе виднее, — отчужденно отозвался Мечов, перепрыгивая через ручей. — Осторожно, здесь топкое место, — предупредил.

— Со стороны всегда виднее. — Лосев благополучно миновал поросшую болезненно-сизым мохом ложбинку и остановился на краю каменистого каньона, где бушевал, срывающийся с вертикальной скалистой стены, поток. Вывороченные с корнем деревья образовали внизу завал, в котором металась, не находя выхода из теснины, яростная пена.

— Тут бы турбинку поставить, и остров оживет, — Лосев тихонько толкнул ногой лежавшую у самого обрыва сланцевую плитку.