Из-за ряда круглых хижин, с коническими, похожими на аннамитские соломенные шляпы крышами, раздался нестройный ружейный залп. Там располагалось стрельбище, и Матвей, которому совершенно нечем было заняться в ближайшие часа полтора, поспешил на звуки пальбы. Стрелять он любил, а инструктора из подчинённых Осадчего получились превосходные — недаром они дни напролёт возились с повстанцами, обучая тех основам владения огнестрельным оружием. Это было слабым местом аннамитов — прирождённые воины (поневоле станешь такими, если страна считай, полтысячи лет воюет без перерыва!), они привыкли обходиться архаичными видами оружия вроде копий, мечей, примитивных арбалетов, стреляющих бамбуковыми стрелками, и даже луков. Зато в бою они были, по словам того же Осадчего, поучаствовавшего вместе с ними в нескольких вылазках, абсолютной бесстрашны и столь же безжалостны, с потерями не считались и пощады поверженному врагу не давали. Недаром французские солдаты предпочитали выстрелить себе в рот из винтовки, лишь бы не попасть в плен — все знали, насколько изощрены и по-восточному изобретательны аннамиты в пыточном ремесле, не уступая в этом своим северным соседям, китайцам.

Подобная жестокость не могла радовать россиян, и Казанков даже пытался увещевать новых союзников — пока Осадчий, отведя командира в сторону, не посоветовал ему бросить это безнадёжное занятие. «Оне, аннамиты, иначе не умеют. — объяснял унтер. — Здесь спокон веку так воевали, и они сами, и деды их и пращуры. А лягушатников сюда никто не звал, вот пусть теперь и не жалятся…»

Особенно хороши были повстанцы в тайных, скрытых действиях в джунглях, демонстрируя непревзойдённое мастерство и коварство в устройстве всяческих хитрых ловушек — капканов, потайных ям с кольями, деревянных колод, утыканных бамбуковыми остриями, обрушивающихся подобно маятнику, на идущих по тропе солдат. Кроме того, повстанцы вовсю использовали подземные ходы-норы; узкие, тесные, в которых едва-едва мог протиснуться европеец, эти кротовьи норы позволяли партизанам прятаться при появлении врага и внезапно возникать у него в тылу — чтобы нанести удар, а потом так же бесследно исчезнуть. Французы, сколько ни старались, ничего не могли противопоставить этой сугубо партизанской тактике. Потери их росли день ото дня, вынуждая сидеть в своих укреплённых лагерях, выходя наружу лишь крупными, хорошо вооружёнными отрядами с артиллерией.

Когда Матвей явился на стрельбище, пальба уже прекратилась. Дюжина ополченцев-аннамитов под руководством Осадчего расстелила на покрытой тростником земле парусиновые полотнища и, усевшись вокруг на корточки, постигали премудрости сборки-разборки и чистки оружия. Унтер ходил вокруг, время от времени склоняясь, чтобы продемонстрировать ученикам очередную операцию, не забывая при этом подбадривать их оборотами специфической флотской лексики. К удивлению Матвея, аннамиты понимали — улыбались и мелко, как китайские куклы болванчики кивали в ответ.

Винтовки, с которыми возились аннамиты, были французскими — однозарядные, игольчатые, системы Шасспо, всего лет десять, как снятые с вооружения в армии Третьей Республики. В своё время Матвей под руководством Осадчего изучил разные образцы французского армейского вооружения, почитал подброшенные Казанковым брошюрки на эту тему — и знал, что винтовка Шасспо неплохо проявила себя во время франко-прусской войны, продемонстрировав явное преимущество перед прусскими, системы Дрейзе. Теперь же, когда на смену ей пришла новая винтовка Гра — однозарядная, с продольно-скользящим затвором, под металлический патрон (в отличие от прежнего, картонного), — французы отправляли старые винтовки в колонии, вооружая ими «армии» местных царьков.

Именно это и проделывали власти Французской Кохинхины, вооружая союзные аннамитские племена. Старые винтовки они раздавали кохинхинским стрелкам — местному ополчению, в лояльности которого они были уверены. И напрасно, если судить по тому, где эти винтовки в итоге оказались, причём нередко вместе с владельцами. На это ясно указывали мелькающие среди повстанцев чёрные хлопчатобумажные куртки и шаровары — униформа, которой французы снабжали вспомогательные «туземные» части.

Пострелять на этот раз так и не пришлось — закончив чистку оружия, аннамиты построились в нестройную колонну и, повинуясь командам Осадчего, покинули стрельбище. Было видно, что даже такая жалкая пародия на строевые упражнения даётся им с немалым трудом.

Матвей от нечего делать встал на линию огня, обозначенную невысоким бамбуковым забором (стреляли аннамиты стоя или с колена, нипочём не желая ложиться на землю, где кишели ядовитые змеи и прочие кусачие гады), вытащил из-за пояса «бульдог» и прицелился в плетёную из тростника мишень. Надо бы обзавестись более серьёзным стволом, подумал он — кургузое изделие бельгийских оружейников годится для города, а здесь стоит раздобыть нечто помощнее. Скажем, револьвер «Галан», с диковинной системой перезарядки, при которой движением укреплённого под стволом рычага револьвер как бы раздвигался, открывая доступ к каморам «пятиместным» барабана. Пара десятков «Галанов», списанных с флотской службы, входила в перечень воинских грузов, доставленных «Манджуром».

Высадка на берег прошла так, как это и планировал Казанков. Транспорт остановился в полумиле от берега; посланная шлюпка произвела промеры глубин, после чего обречённое судно, дав «малый вперёд» выползло на песчаную отмель и там застряло. Проделано это было в прилив, когда уровень воды поднимается до наивысшей отметки, так что снять «Манджур» с песчаной банки представлялось задачей трудновыполнимой. Да это и не входило в планы «гостей» — на берегу их уже поджидал отряд аннамитских повстанцев, и после разгрузки, длившейся меньше суток (помнится, Казанков места себе не находил, всякую минуту ожидая появления на горизонте дыма французского крейсера), отряд двинулся вглубь материка — сначала пешком, потом по воде, в туземных лодках-сампанах. Шли по ночам (днём река патрулировалась французскими паровыми катерами, вооружёнными лёгкими пушками и митральезами), перетаскивали, надрываясь, тяжело гружёные сампаны через илистые отмели и завалы, образованные затонувшими деревьями и кустами, унесёнными половодьями, случавшимися тут постоянно во время сезона муссонов. От укусов ядовитых змей и нападений крокодилов, отвратных чешуйчатых гадин длиной в полторы сажени с пастями, вооружёнными рядами острейших зубов. Такое чудище чуть не утащило за борт одного из матросов, и если бы не Осадчий, бросившийся на помощь и уже в воде вонзивший в гребнястую башку рептилии длинный пластунский нож, переточенный из обломка казачьей шашки — быть бы бедняге крокодильим обедом. Но вместо этого на обед попала сама злобная тварь — аннамиты вытащили недвижную тушу в сампан, а на ближайшем привале разделали и зажарили на тонких бамбуковых палочках. Матвей никак не мог заставить себя отведать это блюдо, но когда всё же решился — съел свою порцию с удовольствием и даже попросил ещё. Крокодилье жаркое, приправленное местными специями, от которых слезились глаза и пылал рот, оказалось совсем недурным на вкус — пожалуй, от такого не отказались бы и в ином московском ресторане…

Матвей вздохнул и убрал «бульдог». Кроме револьвера, за пояс были засунуты ножны с малайским крисом, приобретённым в Батавии. Юношу словно околдовало это экзотическое волнистое — «пламенеющее, как называли такие клинки в Средневековой Европе, — лезвие, и он упорно игнорировал призывы унтера Осадчего 'бросить баловство и обзавестись нормальным ножиком, которым и хлеб можно порезать, и щепок настругать, и супостату печень вскрыть, ежели придётся…»

Конечно, кинжал и револьвер — это здорово, вздохнул Матвей, поправляя ножны, но главное его оружие лежит сейчас в хижине, тщательно завёрнутое в промасленную тряпицу и упакованное от всепроникающей сырости в кожаный кофр. Винчестеровский магазинный карабин со скобой Генри, снабжённый прицельным телескопом из латуни — прощальный подарок Остелецкого, который ему так до сих пор и не пришлось испытать. Нет, пострелял-то он из него вволю — и здесь, на стрельбище, и раньше, на палубе Манджура, во время перехода из Владивостока к берегам Аннама. Но это всё баловство, мало отличающееся от пальбы по пустым бутылкам и воронам из ружья «монтекристо», которой они с гимназическими приятелями развлекались ещё в Москве. А вот настоящее дело, для которого и изготовлено это произведение оружейного искусства. Но ничего, ещё успеется — здешняя партизанская война предоставляет для этого массу возможностей.