Взял пару килограммов такой бронзы оптом. Я конечно не специалист, но думаю, что киевские нумизматы могут откопать среди этих монет немало редкостей. Так что пару сотен рублей превратятся в пару тысяч. Если повезет. Но сделать три или четыре цены — тоже неплохо будет.

И главное — к монетам никто не прицепится. У меня же научная экспедиция. Мол, образцы. А вот с шелковыми платками можно налететь на статью. О спекуляции. Один, скажу — маме, один — сестре, десяток — другим родственникам. Но в два десятка родственников милиция может и не поверить. Времена нынче щекотливые…

Впрочем, для меня это был решаемый вопрос. Обратно я поеду почти налегке. Взятые в экспедицию продукты съел, а новые покупать не нужно. Для шмоток я прикупил местный хурджин на ремне через плечо, и туда засунул большую часть личных вещей. Остальное приспособил в рюкзак. Освободив чемодан. Платки зашил в мешковину, обернул в кусок старой клеенки и засунул на дно в чемодан. Туда же переместился и мешочек с бронзовыми монетами. Прибыл его сапожными гвоздями к днищу, чтобы не болтался.

Остальное место займут змеи. То есть пробил я гвоздями дырок в стенках и в крышке и решил вести их с собой. Для любопытствующей милиции. Три недели летом они и без еды потерпят. Особенно если их я накормлю перед поездкой.

Так что, пробыв в командировке всего полтора месяца, (вместе с дорогой я рассчитывал уложиться в три месяца), домой я возвращался с солидным багажом: мой чемодан был полон ценными охотничьими трофеями.

Обратный путь. Стучат вагоны по рельсам. Вокруг — песок, песок… Ломаный паркет такыров. Блеск соли. Зной…

В Москве я должен был пересесть на киевский поезд. Но не так-то просто это оказалось сделать. Народу на вокзале — битком. Духота. Запах дезинфекции. В этой духоте и тесноте я провел несколько бессонных ночей и все никак не мог закомпостировать свой билет. Засада! Очереди у касс были огромные, а компостировали и выдавали билетов почему-то очень мало. Поубивал бы этих московских железнодорожников!

Я не был изнежен, но несколько дней, прожитых на вокзале, кого хочешь доканают. Валяться на вокзале не хочется никому, но гостиниц же мало, и все они для командированных, которые тоже ждут там очереди.

Днем я вышел из зала ожидания, чтобы немного «хлебнуть» июльского воздуха Москвы. Недалеко от вокзала, перед которым синела булыжная площадь, я сел прямо на чемодан и предался неторопливому размышлению о массовой человеческой непоседливости и о том, как это сказывается на судьбе отдельного человека: как трудно бывает порой этому человеку осуществить самое скромное желание — сесть на самый обыкновенный пассажирский поезд и примчаться домой, в объятия родных и близких.

Но я ничего не мог поделать, чтобы ускорить исполнение своего желания. Так как в стране воцарился сущий бардак. В дальние дороги двинулись даже самые убежденные домоседы и любители насиженных мест, жизненная философия которых укладывалась в давно известной фразе: «На одном месте и камень обрастает».

И даже они, эти домоседы, смотря на то, что в российском государстве творится и пораскинув умишком, «обрастать» предусмотрительно решили на новых местах, где должны были подняться новые города, плотины, гидростанции. А кто не хотел сам, тому «органы» активно выписывали «путевку в жизнь». Подбадривая даже самых скромников к трудовых свершениям в тайге. Так что всю страну, как затейливо выражаются советские писатели, «обуяла муза дальних странствий».

Мимо меня потоком проходили, пробегали и просто вразвалочку, прогуливались люди. Пыль садилась на потные, мокрые лица прохожих. Везде царствует пешеход, транспорта даже в центре Москвы раз-два и обчелся. Зеленые ящики грузовиков, горбатые спинки «Москвичей» с колесом на горбу, громоздкие, цвета майского жука автобусы и черные «ЗИМы» или «ЗИСы». Не знаю точно как сейчас эти членовозы называют.

А вообще-то, социализм — пока страна господствующих пешеходов.

Занятый невеселыми мыслями, я не обращал на проходящих мимо людей никакого внимания. Тем более, что сидел я со слегка опущенной головой, положив подбородок на ладонь правой руки, локоть которой упирался в колено, точь-в-точь, как «Христос в пустыне» на известной картине Крамского.

Но вот в поле моего зрения попали две пары до блеска начищенных сапог. Органы пожаловали! Они, любимые. Милиция или НКВД. Форменные сапоги шагали в ряд, не спеша. Правый, самый близкий ко мне сапог, был приметен тем, что на нем, в отличие от других трех, возле носка, виднелась маленькая, не больше копейки, заплаточка.

Сапоги прошли передо мной раз, потом так же не спеша продефилировали обратно. Теперь, не поднимая головы, я невольно стал наблюдать за ними. Я был почти уверен, что эти сапоги нацелились на меня.

Я сидел и ждал, не появятся ли они снова.

И они появились. Как по заказу.

Поравнявшись со мной, сапоги повернулись ко мне носками, и в эту же секунду раздалось легкое покашливание.

Я поднял голову: передо мной стояли два брата — идиота. То есть два молодых сержанта… милиции. Один худощавый, с живой лукавинкой в серых глазах — ему-то как раз и принадлежал правый сапог с крохотной заплаткой. Другой был коренастый, с крупным добродушным лицом вчерашнего крестьянина. Прост, как медный пятак.