– Шалая...

– Кто?
– хитро прищурился Санька.

– Да Глаха!
– досадливо дернул плечом Степан.

Санька по-прежнему насмешливо щурился, но вместо того, чтобы прикрикнуть на него, Степан отвернулся и попросил:

– Закурить дай.

– Третий раз спрашиваешь, - напомнил Санька.

– Ну и что?
– нахмурился Степан.
– И пять раз спрошу! Ты в считалки со мной не играй - доиграешься!

– Ты чего?
– попятился от него Санька.
– Руки чешутся?

– А поди ты...
– Степан поискал, что бы такое пнуть ногой, не нашел ничего подходящего, схватил обломок кирпича, с силой запустил через забор. Послушал, как кирпич глухо стукнулся где-то на пустыре, и опять уселся на крыльцо.

– Сам ты шалый!
– отошел на безопасное расстояние Санька.
– А то... "Глаха, Глаха!.."

– Замолчишь ты?!
– привстал с крыльца Степан.

Санька метнулся к сараю, взлетел на крышу, поднял за собой лестницу и с победным видом уселся у голубятни.

– Циркач!
– усмехнулся Степан.

– А ты бешеный!
– крикнул сверху Санька.
– Может, холеру подцепил!

Степан мрачно молчал. Вот жизнь!.. Как в кинематографе. Сидишь в каком-нибудь "Арсе" или "Паризиане" и смотришь на экран. Плывет лодочка, светит солнце, ивы клонятся к воде... Вдруг - трах-бах-тарарах! Гром, молния! Лодка вверх дном. "Спасите, погибаем!" Скрипка рыдает, пианино надрывается. Так и с Глахой! Жила во дворе и жила, что она есть, что нет, играла с мальчишками в расшибаловку, лазила по чердакам, коленки исцарапаны, заденешь - она в драку. И вот пожалуйста! Санька и тот зубы скалит. Хватит! Сегодня пойдет в райком, к дяде Ване Зайченко. Пусть отправляет на фронт с рабочим отрядом. Не отпустят, сам сбежит. Под вагоном, на крыше... Все равно!

– Степа!
– окликнул его Санька.

– Ну?
– отозвался Степан.

– Гляди! Видал фигуру?

Сначала Степан увидел овчинный треух. Это в июле-то! Из-под треуха падала на лоб льняная челка волос, виднелись голубые щелочки глаз, как мукой припорошенные белыми короткими ресницами, вздернутый нос, круглые щеки - поросенок какой-то молочный! Пиджачок на нем с чужого плеча, вместо онуч - солдатские портянки, новенькие, неразношенные еще лапти. В руках он держал фанерный чемодан, к нему веревкой были привязаны большие, аккуратно подшитые валенки.

Паренек в треухе постоял у ворот и нерешительно двинулся к Степану. Степан, заложив ногу за ногу, развалился на крыльце и, прищурясь, смотрел на него.

– Это какой дом будет?
– спросил паренек.

– Деревянный, - ответил Степан.

Санька наверху фыркнул. Паренек неодобрительно покосился на него и сказал Степану:

– Вижу, что не железный. Номер какой?

– Ну, шестнадцатый это номер, - снизошел Степан.
– Кого надо?

– Зайченко надо...
– вздохнул паренек.
– Ивана Емельяновича.

Санька присвистнул и спустился на нижнюю ступеньку лестницы. Степан с интересом поглядел на паренька.

– Он тебе кто?
– спросил Степан.

– Дядя он нам, - не сразу ответил паренек.
– Пройти к нему как?

– А нет его дома!
– сообщил Санька.
– Ни его, ни тети Кати.

– Оказия...
– Паренек почесал затылок под треухом.
– Стало быть, ждать надо.

Поставил чемодан подальше от Степана, уселся на крыльцо и опять длинно вздохнул.

Степан усмехнулся и сказал:

– Чего вздыхаешь, как пономарь?

Паренек промолчал и подвинул чемодан к себе поближе.

Из барака вышла Глаша, посмотрела сверху на треух, смешливо втянула голову в плечи и, присев рядом со Степаном, протянула ему клочок газеты со щепоткой махорки.

– Откуда?!
– обрадовался Степан.
– Ты разве куришь, Глаха?

Глаша смотрела, как он жадно нюхает махорку, бережно разравнивает ее на обрывке газеты, мусолит языком самокрутку, потом только сказала:

– Курю. Давно уже...

Паренек в треухе плюнул.

– Ты что?
– удивился Степан.

– Девка - и курит!..
– уничтожающе посмотрел на Глашу паренек. Срам!

– Тебя не спросили!
– с вызовом ответила Глаша.
– Деревня!

– Но, но!
– басом вдруг пригрозил паренек.
– Полегче!..

– Не нокай!
– Глаша поднялась с места.
– Не запряг!

Она стояла перед пареньком, чуть согнув в локтях длинные руки и сжав их в кулаки, спина сгорбилась, в глазах загорелись рыжие огоньки.