Правда он и счастливым себя не чувствовал уже чёрт знает сколько лет. Таким счастливым, как в это утро, лёжа на узкой, неудобной кровати, рядом с совершено непостижимой для него женщиной.

Она подняла к нему своё лицо, недоуменно уставилась:

— Паш, ты о чём? Причём тут Борька?

Чуть нахмурилась, не сердито, а как она всегда, ещё с детства, делала, когда чего-то не понимала, и Павлу на мгновение показалось, что перед ним не взрослая женщина, красивая — господи, ну какая же она всё-таки красивая, — а маленькая девочка, с жёсткой непослушной копной волос и худой, угловатой фигуркой. Аня. Его Аня.

— Борька? Так это его штучки? — до неё наконец дошло, о чём это он. — Господи, какие же вы ещё мальчишки. Седина в волосах, а сами…

— Мальчишки, — согласился Павел, всё ещё улыбаясь. Спорить с ней не хотелось. Хотелось другого. Он крепче прижал Анну к себе, чувствуя рукой и всем телом её чуть прохладную гладкую кожу. — Но Борька, каков стервец! А?

Анна немного завозилась, устраиваясь поудобнее. Положила голову ему на плечо, и Павел вдруг подумал, что они словно сделаны друг для друга — его плечо и её голова. Как-будто кто-то заранее спланировал, выточил их по идеальному чертежу, и теперь, наконец-то детали конструкции, подогнанные чьей-то гениальной инженерной мыслью, нашли своё место рядом, встали ровно, как и было задумано.

«Чёрт, какие идиотские сравнения лезут в голову», — подумал Павел, ему снова стало весело. И легко. Ему давно не было так легко. Может быть, никогда.

— Убить его мало, твоего Борьку, — она притворно вздохнула. — Он тут от скуки совсем распоясался. Надо же было такое… Я так перепугалась…

Последняя фраза прозвучала совсем тихо, Павел едва разобрал слова, скорее, даже почувствовал — её дыхание щекотало ему плечо, и от этого лёгкого прикосновения что-то внутри него откликалось, приходило в движение, словно невидимый оркестр играл там какую-то невыразимо прекрасную мелодию.

Он столько всего хотел сказать ей. И про эту мелодию, звучащую в нём, и про идеально подогнанные детали, вот ведь дурацкое сравнение, профдеформация, не иначе. Про всё. Как он жил без неё все эти годы. Что думал, что чувствовал. Ему столько всего надо было ей сказать, но почему-то словами не получалось. Словами получалось только про Борьку. Как в детстве. Когда Борька всё время торчал между ними и, казалось, постоянно мешал, но без него выходило ещё хуже. Да что там — иногда и совсем ничего не выходило. И сейчас бы тоже ничего не вышло.

Павел вспомнил, как вчера вечером Борис зачем-то отозвал в сторону Катюшу и что-то ей прошептал. Он тогда не придал этому значения, сидел и писал очередной их план, они обсуждали положение в Совете, строили догадки, и Павел, повинуясь своей давней привычке, ещё со школы, записывал их мысли — это помогало ему их упорядочить, выстроить схему решения. И потом, когда Борис, заявил, что у него разболелась голова, и он пойдёт к себе, пораньше ляжет спать, Павел тоже не обратил на это внимания. Ну, разболелась, бывает. Тут взаперти ещё и не то разболится — они оба с трудом переносили своё вынужденное заточение, оно давило на них, мешало, раздражало.

И вот теперь Павел сложил два и два, и сообразил — это ведь он всё и подстроил. Борька Литвинов. Выдающийся стратег, которого он собственными руками чуть было не отправил на тот свет.

— А давай ему отомстим, ужасной местью, — Павел сделал страшные глаза, за глупой шуткой скрывая невысказанные слова. И тут же уткнулся Анне лицом в макушку, не удержался, поцеловал, вдохнул запах волос.

— Отомстим, конечно, даже не сомневайся, — согласилась Анна, подхватывая его тон. — И я даже знаю как. У меня там завалялись запасы слабительного…

И они расхохотались уже вдвоём. Как дети, потому что оба, каким-то шестым чувством угадывали, что так надо. А, может быть, просто хотели, вернувшись на тридцать лет назад, пройти тот путь, который и должны были пройти. Шаг за шагом. Не совершая всего того ужасного, что совершили.

***

Вчера, когда Анна влетела к нему в комнату, с бледным, встревоженным лицом, впилась в него глазами, Павел опешил. И даже испугался. За неё испугался, за Анну. Подумал, что что-то случилось, опять какая-то беда. Как будто мало было этих бед на их головы.

— Аня!

Он шагнул ей навстречу и инстинктивно схватил за плечи, словно боялся, что она опять убежит. И ведь угадал. Она и хотела убежать. Как тогда, пару дней назад, когда попятилась от него, вжалась узкой спиной в закрытую дверь, не сводя с его лица своих чёрных глазищ.

Она его избегала. Избегала всё это время. И Павел знал. Видел. Да она и не скрывала особенно. Демонстративно отводила взгляд, деловито осматривала рану, уже почти затянувшуюся, сухо отдавала распоряжения маленькой смешной медсестричке Катюше. Или паршивцу Шорохову — вот уже кто тут совсем был неуместен, так это бывший ухажёр его дочери, глядящий на них с Борисом волчонком, словно только и ждал момента, чтобы укусить. Кирилла правда Анна по большей части ругала — парень всё же был неимоверно бестолков. А в основном она, конечно, разговаривала с Борисом, оставляя на долю Павла только профессиональные вопросы о здоровье и ничего больше.