Но Беа уже не слушала.

– Скажи, а в Марокко действительно так романтично, как мы себе представляли? Ты уже встретилась с Ивом Сен-Лораном? Я вообще не сомкнула глаз в поезде. Боже мой, поверить не могу, что я здесь! Мне было безумно страшно, особенно в Танжере. А тебе? Ты там не рехнулась?

Беа в свои девятнадцать была на три года моложе кузины, что сразу почувствовалось, когда она обрушила на Викки поток взволнованных слов.

– Беа, не части, – улыбнулась Викки. – Я только недавно приехала. И, нет, я еще не встречалась с Ивом Сен-Лораном. Но зато я нашла нам чудесное жилье, а в воскресенье мы идем на вечеринку.

Беа захлопала в ладоши, совсем как восторженная маленькая девочка:

– Ой, как классно! Скорей бы! А что ты наденешь? Я взяла с собой платье специально для вечеринок. Оранжевое, точнее желто-оранжевое, с голубым. И серебряные босоножки. У них там еще были золотые, они наверняка подошли бы больше, но не нашлось моего размера. Думаю, золотой цвет с оранжевым смотрится лучше. Как по-твоему?

– Беа, ты начинаешь меня утомлять. Передохни.

Но Беатрис, похоже, ничего не слышала.

– Скажи, а здесь действительно все так ужасно богемно? Ну… ты понимаешь… разные там писатели, художники и прочее. Короче, как мы и думали. И что, тут все курят гашиш? Мама, должно быть, рвет на себе волосы. Твоя тоже. Кстати, мне нужно срочно купить шляпу. С широкими полями, чтобы защитить лицо от солнца. А еще шарф. Думаю, шелковый. Хотя, может, хлопковый.

И пока они ехали в машине, Беа продолжала тараторить без умолку. Ахмед постарался подвезти их как можно ближе к риаду, высадив в нескольких сотнях ярдов от дома Этты.

– Я могу понести чемодан, – предложил он.

– Ой, спасибо большое! – Беа захлопала накладными ресницами.

– Не смеши меня. У Ахмеда наверняка еще куча дел, а идти тут совсем недалеко. Спасибо, Ахмед. Увидимся позже. – Викки решительно подняла чемодан Беа.

Ахмед отправился за покупками для Клеманс, а девушки пошли вперед по узкой улочке. И всю дорогу Беа не закрывала рта, продолжая все комментировать. Внезапно Викки услышала крики и звук выстрела.

– Тсc! Ты это слышала?

– Что?

– Я не уверена, но звук явно нехороший.

Они завернули за угол и увидели что-то валявшееся на земле прямо перед домом Этты. При ближайшем рассмотрении Викки поняла, что это веревочная корзина, лежавшая на боку; половина того, что в ней находилось, вывалилась на булыжную мостовую. Часть пакетов порвалась. Их содержимое жадно поедала тощая собака, злобно зарычавшая при появлении девушек.

– Ой, бедняжка! – воскликнула Беа. – Собачка, наверное, голодная. Мы можем…

– Нет. Мы не можем спасать каждое встретившееся тебе бездомное животное, – устало вздохнула Викки.

Она заметила среди кучи рассыпанных и частично съеденных продуктов полдюжины идеальных мелких апельсинов, казавшихся яркими и сочными, но, наверное, недостаточно желанными для того, чтобы их подняли. Или, вероятно, просто у кого-то не было возможности их поднять. Викки уставилась на апельсины. Что здесь произошло?

Касба дю Паради

Клеманс взяла толстый белый конверт, который только что принес Ахмед, и ногтем подцепила клапан. Из конверта выпала обертка одной из гаванских сигар ее отца. С растущим ощущением беспокойства Клеманс снова почувствовала слабый запах дыма, абрикосов и жированной кожи в кабинете отца. Она достала из конверта лист белой бумаги, развернула его, и у нее внезапно перехватило дыхание.

Ты думаешь, что вышла сухой из воды, да?

Еще не была раскрыта мучительная тайна фотографий, а вот теперь и записка. Это уже было чересчур. Интересно, кто хотел таким образом ее, Клеманс, напугать? Кто бы он ни был, ему это удалось. Дрожащими руками скомкав записку, Клеманс бросила ее в корзину для бумаг. Затем снова посмотрела на пачку фотографий. Разложила их на туалетном столике, надеясь найти ключ к разгадке, хоть что-то, способное указать на отправителя фотографий. А самое важное – объяснить почему. Фотографий было восемь. На двух была запечатлена их старая нарядная французская вилла, на одной – сгоревший кабинет отца, на остальных – фруктовые и другие сады, включая тот, где находился колодец. И как Клеманс ни старалась стереть из памяти прошлое, ее разум отказывался это сделать.

И хотя Патрис Калье ни словом, ни жестом не намекнул, будто он что-то знает о пожаре, после его появления в касбе Клеманс потеряла покой. У Патриса, которому перевалило за семьдесят, были все те же бесстыжие глаза – глаза человека, способного при первой возможности переступить черту. До крови прикусив щеку, Клеманс еще раз вгляделась в фотографии и вспомнила, каким он был ребенком. Одиноким. Неприятным. Навязчивым. Клеманс пока не имела ответа, кто мог прислать те фотографии. А вдруг это все-таки он? Что, если он пришел по ее душу? Внезапно ей стало нехорошо.