Шрифт:
– Я вложил свою визитку, - сказал он, открывая мне дверь.
– Мой офисный и мобильный телефоны на лицевой стороне, домашний записан на обороте. Держите меня в курсе дела. Звоните в любое время, так часто, как будет нужно.
Он подождал, пока придет лифт.
– Я могу сообщить вам еще что-нибудь нужное?
– спросил он.
– У вашей жены есть родственники?
– Нет, об этом все сказано в бумагах. Вся ее биография, окружение. У нее никого нет, кроме меня. Я не думаю, что она могла уехать далеко. Мы путешествовали по всему миру, но она считает здешнее побережье своим домом. Может быть, я ошибаюсь. С чего вы начнете?
Лифт подошел, и дверь беззвучно открылась.
– С ее подруги миссис Уилкерсон или, быть может, с Грина, психиатра.
– Хорошо, - сказал он, придерживая дверь, чтобы она не закрылась, пока я вхожу.
– Вряд ли Кэролайн сообщит вам что-то, чего не сказал я. Хотя, может быть, Мелани делилась с ней своими планами... Я не знаю.
Я вошел в лифт, повернулся к нему лицом и, когда дверь закрывалась, постарался улыбнуться как можно спокойнее. Карл Себастьян выглядел несколько старше, чем когда я увидел его на балконе.
2
– Расскажите мне что-нибудь важное и задайте какой-нибудь вопрос.
Энн Горовиц, доктор философии, сидевшая на стуле с прямой спинкой, наклонилась вперед и взяла чашку с горячим кофе и шоколадное печенье, которое я принес из магазина «Сарасота ньюс энд букс», что находился в квартале от ее дома.
Энн было почти восемьдесят лет. Маленькая женщина с мягкой улыбкой, она любила яркие платья, стриглась под мальчика и носила золотые серьги с красными камнями.
У нее был маленький, аккуратный кабинет. Стол в форме буквы Т и три удобных синих стула. Свет падал из двух окон, расположенных под потолком по одной из стен. С того места, где я сидел, было видно синее небо с белыми облаками и иногда пролетавшую чайку.
Выйдя на пенсию, Энн приехала в Сарасоту со своим мужем Мелвином, скульптором, десять лет назад. Она перестала публиковаться и практиковать как психоаналитик и посвятила себя сыну и его детям, которые жили здесь, а также своей страсти к истории. Но через пять лет ей стало скучно, и она снова вернулась к практике.
Каждый раз, когда я приходил к ней, она протягивала мне какой-нибудь журнал или книгу и рассказывала о необыкновенно интересной главе или статье о победе семинолов в войне против Соединенных Штатов или о том, как процветает городок иммигрировавших в Техас индейцев майя, хорошо усвоивших опыт и уроки своей истории.
– У меня есть деньги, чтобы заплатить вам за прошлый и сегодняшний сеанс, - сказал я.
– Хорошо, заплатите после нашей беседы. Вот вы сказали мне что-то. Теперь вопрос.
– Вы знаете психиатра по имени Джеффри Грин?
Она кивнула головой, прожевывая внушительный кусок печенья.
– Я встречалась с ним несколько раз. Ко мне перешли некоторые из его бывших пациентов.
– Что вы можете сказать о нем?
– Это уже второй вопрос, и он будет засчитан в час вашего времени, - сказала она, - несмотря на взятку в виде кофе и печенья.
Я развел руками в знак того, что принимаю условие.
– Хороший специалист. Дорогой, молодой. Впрочем, для меня все молоды.
– Даже в Сарасоте?
– Здесь, конечно, не так, но мир велик. Я, знаете, очень люблю начало «Путеводителя по галактике для путешествующих автостопом» Дугласа Адамса: что-то вроде «Вселенная очень, очень большая». Меня забавляет такая недооценка.
– Грин заводит романы со своими пациентками?
Она резко поставила чашку на стол, сложила руки на коленях и посмотрела на меня очень внимательно.
– У вас есть основания полагать, что это так?
– Может быть, - сказал я.
– Что ж, я отвечу вам загадкой: возможно, вы наполовину правы.
– Я не понимаю.
– Когда поймете, дайте мне знать. Больше я ничего не могу вам сказать. Предмет исчерпан, переходим к вам.
– А вы не будете рассказывать мне о каком-нибудь племени, живущем в диких районах Индонезии?
– Не буду. Чем вы занимаетесь для развлечения?
– Смотрю фильмы, видеокассеты.
– Еще?
– Работаю, ем, стараюсь не задумываться, смотрю сны.
– У вас ведь есть хороший сон для меня, Льюис?