Разговаривали они уже очень долго, попутно решая важные и не очень вопросы. Начали, как водится, с денежных вопросов, а закончили общеполитическими.

— Ну что, Вальтер, докладывай, как обстоит дело в гау Берлина?! — задал вопрос Грегор Штрассер.

— А что докладывать? Вы и сами всё уже знаете. Мы постепенно теряем позиции, медленно, конечно, но неуклонно. И чем дальше, тем это виднее и ощутимее.

— И что ты предлагаешь?

— Нужно активизировать нашу деятельность и попробовать перехватить инициативу у группы, что поддерживает Гитлера. С помощью пропаганды мы должны навязать свою волю большинству в партии. Мы придерживаемся левых идей, ближайшее окружение Гитлера, наоборот, стремится создать тоталитарное государство, но с торжеством условно правых идей. Я считаю, что этого допустить ни в коем случае нельзя. Если это случится, тогда неизбежно противостояние Германии с СССР. Коммунизм с национал-фашизмом не уживутся в одном мире, и это очевидно уже очень многим, да и Гитлер не скрывает своей ненависти к коммунистам, поэтому нельзя допустить, чтобы его идеи победили внутри нашей партии. Они антиподы, и это может привести ко второй войне, а война — это то, что меньше всего нужно обессиленной поражением Германии.

— Ты всё утрируешь, Вальтер, — ответил уже Отто Штрассер, — и утрируешь сильно. Противостояние возможно, но не думаю, что всё будет настолько плохо. В конце концов, у нас с Советами весьма тесная кооперация, мы им помогаем и инженерами, и квалифицированными рабочими, да и немало будущих немецких офицеров учатся у них. К тому же, Геббельс, что стоял когда-то вместе с нами, раньше считал себя социалистом. Он прославлял рабочих, чувствовал себя заодно с ними и испытывал презрение к «буржуазии», к которой он причислял не только капиталистов, но и мещан. В коммунистах ему импонировали революционный порыв и ненависть к буржуазии. Социал-демократы и либералы были общим врагом. В коммунизме он не принимал его интернациональную направленность, тогда как сам выступал за «национальный социализм». «Я — национал-большевик», — говорил он о себе. Однако став гауляйтером в Берлине, объявил коммунистов своими заклятыми врагами, и всё же, он не сможет так быстро переобуться в воздухе.

— То так, но это сегодня, а что будет завтра? Гитлер ненавидит марксизм и коммунистов.

— Пока это лишь слова, Вальтер. Ты же знаешь, плох тот политик, что выполняет всё то, что наговорил во время своей избирательной компании. Ему нужна власть, и власть законным путём, нам же предстоит задуматься о революции, только с её помощью мы можем прийти к власти. Мы построили нашу программу на четырёх столпах: национализме, социализме, оборонительных возможностях и авторитарной структуре — и если мы сможем договориться с Гитлером, то победим.

— Он не будет нас слушать.

— Будет, пока будет, просто надо активизировать наши усилия на этом направлении и набирать новых людей в свои ряды, сплачивать их и заставлять работать на нас. Источники финансирования у нас свои, и мы можем позволить себе выплачивать премии нужным людям.

— Хорошо, я подумаю.

— Да, кстати, что там решили с этим человеком с митинга? — вмешался в разговор Грегор Штрассер.

— Это каким?

— Ну, этим, что у нас на митинге выступил, а потом участвовал в первых рядах в событиях на Бальтенплац.

— А, это к Вальтеру, я ему поручение давал разобраться.

— Вальтер, что скажешь?

— Это вы о фон Меркеле? Да, он получил от меня двести марок и, весьма довольный, ушёл зализывать свои раны. Довольно перспективный человек, но появился один нюанс — его вызывал к себе на беседу человек Геббельса.

— И каков результат?

— Судя по всему, его отправят на курсы ораторского искусства, и на этом всё, хотя возможно, что предложений он получил несколько, но то ли не согласился, то ли его забраковали. Не знаю точно, я тоже ходатайствовал об отправлении его на курсы, может быть, именно поэтому человек Геббельса и приезжал для разговора с ним.

— Делай его лейтенантом, как только отправят на курсы или сразу после них, и проверяй в деле, но постепенно. Подкинь ещё денег, хотя его зарплата, как офицера, уже возрастёт намного. Определи в штаб на ключевую должность, не сразу, конечно, но к весне 1930 года он уже должен стоять на нужной нам должности.

— Хорошо, сделаю, если его не перехватят люди Гитлера или ещё кого.

— Если и перехватят, не велика потеря, но всё же стоит бороться за каждого неординарного в нашей среде человека.

— Учтём. И я хотел бы узнать, что мыслят другие партии.

— Это предмет для другого разговора, они знают о наших противоречиях и, в свою очередь, начинают торг с Гитлером, показывая, что ему с ними придётся считаться и договариваться или даже принимать в коалицию, потому как штурмовики СА численно слабее «Стальных шлемов». Да и многие из штурмовиков одновременно состоят и в «Стальных шлемах», и все об этом знают. И ещё, должен сказать, что никто Гитлера до сих пор не воспринимает всерьёз. Если нас вынудят, то мы выйдем из неё, тем самым ослабив и отомстим ему.

— Не согласен, всё может быть совсем наоборот.

— Может… у нас мало людей в их рядах, и они там не занимают ключевых позиций. Этот вопрос мы выясним позднее.

— Ну, хорошо. Тогда предлагаю обсудить ещё один вопрос, который меня волнует, как немца, что мы будем делать с…

Разговор переключился на более спокойные темы и ушёл далеко в сторону от изначальных. Беседа продолжалась ещё некоторое время под неторопливую беседу с распитием дорогих сортов пива, пока, обсудив все насущные вопросы, партийные боссы не покинули это место, разъехавшись по своим делам.