– Придётся сменить хозяина в военторге, – решил Караулов. – Много безобразий.

Аратов, кажется, ждал, что, миновав сонный посёлок, машина подъедет прямо к пусковой установке и её, вдруг возникая в свете фар, обступят солдаты расчёта. Но они остановились недалеко от лавочки – позже, утром Аратов увидел, что тут всё было близко одно от другого: площадка насчитывала не больше двух-трёх десятков строений. Еленский повёл его в длинный барак со входом не с торца, как обычно, а в середине; над дверью освещался голой лампочкой транспарант: «Семилетку мы начали хорошо. Н.С.Хрущёв». Прихожая, убранство которой составляли тумбочка и жестяной бачок для питьевой воды, была пуста. В поисках дневального Еленский открыл одну за другой несколько дверей; свет горел только в двух комнатах, где играли в карты. Дневальный, выйдя на голоса, развёл новых постояльцев по разным номерам; в том, куда попал Аратов, жили ещё четверо.

В ожидании завтрашней работы Аратов спал беспокойно. Ему приснилось, что он запускает огромную ракету. Противник был уже близко, дело решали секунды, а он напрасно шарил по карманам в поисках спичек, чтобы поджечь бикфордов шнур. «Газик», посланный в магазин, вернулся пустым и без шофёра, и солдат, помогавший в запуске, закричал в панике: «Поджигай от искры, пока не ушла!»

Утром Аратов обнаружил, что не помнит, где остановился Еленский. Искать по комнатам было неудобно, и он вышел на улицу.

Потеплело. Ветер гнал низкие облака. Аратов порадовался изменению погоды, не догадываясь, что это задержит его на площадке. Мирный пейзаж, представший в скудном бестеневом освещении, был неинтересен: утоптанный до звонкости пустырь перед гостиницей ограничивали с двух сторон барак офицерской столовой и несколько финских домиков, с третьей же, противной гостинице стороны площадь открывалась в степь, и здесь взгляд наталкивался на одно лишь строение – общественный туалет, на розовой штукатурке которого во всю стену был намалёван черной краской призыв к мытью рук до и после его посещения.

За несколько минут Аратов обошёл всю площадку, и потом ему только и оставалось, что ходить кругами по собственным следам. С Еленским он встретился за завтраком.

– Ты невезучий, – сказал тот, – больше не возьму тебя на пуск. Похоже, что работы не будет: смотри, какая облачность.

– Ну и что? Это же ракета, а не «кукурузник».

– Это лишь воевать можно в любую погоду, а лётные испытания – дело капризное. Нам нужно следить за изделием визуально, кинотеодолитами.

– Выходит, напрасно спешили?

– Напрасно. К тому же, тебе еще один сюрприз: кладовщик на пару дней уехал в Аул, Ты можешь не дождаться сейчас, придётся потом приезжать специально.

Аратов согласился бы остаться без тёплой одежды, лишь бы увидеть пуск и поскорее вернуться в Аул, уже начинавший отсюда казаться чуть ли не родным домом. Прогноз, однако, был нехорош, и перспектива сидеть, сложа руки, была намного хуже того, что ещё вчера удручало в Ауле; искать работы было бессмысленно, оттого что тут многие, все сразу оказались без дела: ракету подготовили и вывезли на старт, и единственным следующим действием мог быть только её запуск.

Начальство, однако, придумало, чем занять народ. Приказ Караулова был неожидан:

– Ставить бильярд!

Что за бильярд, какой, откуда здесь вообще мог взяться бильярд – сразу было не понять. Не заметив на лицах коллег недоумения, Аратов решил было, что имеет дело с особым жаргоном, но распоряжение следовало понимать буквально: в одном из домиков лежал разобранный бильярдный стол, и до сих пор ни у кого не находилось свободного времени для его установки. Что за связь существовала между испытаниями оружия и этой игрушкой, к которой так серьёзно отнёсся заместитель главного конструктора, стало ясно не сразу; поначалу Аратову невдомёк было, как сложно занять досуг людей на крохотном островке в голой степи. Не знал он и трудностей предложенной сейчас работы: «Подумаешь, привинтить ножки к столешнице, – усмехался он про себя. – Вот уж никто бы не догадался, чем я в первую голову занялся на ракетном полигоне. Да и вспоминает ли кто-нибудь обо мне?»

То, что дома только привычно тревожило его, в отъезде стало казаться катастрофой – особенно сейчас, в нечаянной праздности. Ему стало горько от случайной мысли о том, что он никого не оставил в Москве. Невольно воображая, что не сбывшееся ранее сбудется в этом чудесном городе, он не хотел помнить, что именно там это и не сбылось пока. Он только искренне верил, что стоит вернуться в те места неисчислимых возможностей, как начнётся новая, наконец-то полноценная жизнь. Однако прежде возвращения в столицу нужно было ещё попасть в Аул, неторопливость времени в котором не шла ни в какое сравнение с полною неподвижностью того здесь, на стартовой площадке, – и он уже отчаянно тосковал по тому самому Аулу, который недавно проклинал.

Придуманное Карауловым занятие не только не скрадывало ожидания, но, занимая руки, а не голову, имело обратное действие. Дело, к тому же, не ладилось: с тем, что набивший руку мастер сработал бы, наверно, за день да на глазок, инженеры, вооружённые хитрыми, предназначенными для куда более точных работ инструментами, провозились трое суток. Плиты, составлявшие основу стола, покоробились при хранении, и как ни подтягивали их болтами, шарик, положенный для проверки, всегда находил уклон и катился. На их выравнивание и ушло всё время; последней же операции – того, как натягивается сукно, – Аратов не увидел, потому что на четвёртое утро погода изменилась.