Койка стояла под окном, и он, едва проснувшись, откидывал занавеску, чтобы посмотреть на небо, увязал взглядом в серой пелене и тогда вновь закрывал глаза: торопиться было некуда. Сегодня ему показалось, что облака поднялись и посветлели.

В столовой он увидел, что не ошибся: все собирались на старт, и автобус ждал у входа. Еленский с Игорем поехали на «Победе» Караулова; тот сам сидел за рулём. Дорога оказалась такой короткой, что всякий и пешком одолел бы её за десяток минут. Миновав какие-то низкорослые здания, машина остановилась подле караульной будки у въезда на обширную, огороженную колючей проволокой территорию; отсюда ещё нельзя было, оттого что мешали невысокие холмы, разглядеть, что же делается внутри. Лишь пройдя сотни две шагов, Аратов увидел внушительное сооружение, на котором, словно на пьедестале, лежала ракета; возле неё на узенькой площадке с тонкими перильцами, как на капитанском мостике, возились люди.

В глубоком бункере под пусковой установкой было тепло, пахло нагретой краской и успокаивающе гудели какие-то приборы. Что здесь было к чему, Аратов не успел спросить: военные усадили Еленского подписывать протоколы, задания, программы – ворох бумаг, которым, казалось, не место было здесь, – и Аратов представил себе боевую тревогу, вражескую боеголовку, летящую на цель, и военных, лихорадочно подписывающих – и не успевающих подписать – нужные для выстрела бумаги.

– Боевая готовность – тридцать минут, – объявили по громкоговорящей связи, когда Еленский поставил последнюю подпись.

– Вовремя управились, – потирая руки, весело проговорил он. – Пойдём-ка наружу, не то потом не выпустят и придется смотреть работу по телевизору. Или, того хуже, прогонят за ворота, если не спрячемся.

Было странно, что нужно прятаться от кого-то, хитрить.

– Разве мы здесь незаконно? – удивился Аратов.

– В бункере – законно, а вот выходить из него не положено.

Всё же выйдя, они побежали в противоположную от въездных ворот сторону, стараясь, чтобы их не заметили со сторожевой вышки и в перископы бункеров. Цель их была – штабель арматурных прутьев, за которым уже прятались несколько человек.

Вскоре над одним из бункеров подняли красный флажок,

– Готовность – пятнадцать минут, – объяснил Еленский. – Теперь можно не скрываться, за нами уже не побегут: всякое движение запрещено. Вот, убирают последние машины.

От пусковой установки отъехали автомобили – пожарный и несколько специальных, с крытыми кузовами. Последний из них, разворачиваясь, съехал в кювет и застыл, задрав нос. Сопло ракеты смотрело точно на него.

– Вот и задержка, – сказал кто-то возле Аратова. – А ещё спорили…

– Этот случай не входит в статистику, – возразил Еленский. – Внешняя причина.

– А нам всё равно ждать, внешняя она или какая ещё.

– Шофёру-то каково?

Отсутствие машины заметили, очевидно, не сразу: колонна, не задерживаясь, степенно проследовала к воротам и лишь минут через пять оттуда вернулась «коломбина». Вытащить грузовик оказалось быстрым делом; снимать потом трос было, наверно, некогда, и обе машины так и укатили связанными.

Пятнадцать минут давно истекли, но ракета по-прежнему спокойно лежала на стреле установки. Груда арматуры не защищала от ветра, и соседи Аратова, одетые в тёплые, на меху, куртки, энергично топали ногами, толкались, хлопали по бокам руками; ему и подавно неуютно было в демисезонном пальто.

– Часовая задержка пятиминутной готовности, – провозгласил Еленский.

– Брось такие шуточки, – одёрнули его. – Накаркаешь.

– Жаль, нет громкоговорящей связи.

– И буфета.

– Дурацкое положение. Теперь пойдут задержки одна за другой, а мы тут мёрзни да нервничай.

– Напрасно ты не взял валенки у дневального, – обернулся к Игорю Еленский. – Человек помочь хотел.

– Наверно, дадут отбой, – сказали рядом, и Аратов ужаснулся, что ещё раз придётся пройти испытание морозом.

– Так гладко шло…

– Надо было б тебе захватить фляжечку – погреться, – продолжал Еленский. – Как на фронте перед атакой – наркомовские сто грамм.

– Дождались, – произнёс хриплый голос сзади. – Считай секунды.

Ракета бесшумно задирала нос, и Аратов, напрягшись в исступлённом ожидании, моментально забыл о холоде.

Струя жёлтого огня вырвалась из жерла ускорителя. Аратову показалось, что он уловил момент, когда пламя било и било из двигателя, а ракета вопреки законам физики всё ещё неподвижно лежала на стреле, не отзываясь на чудовищное давление струи.

Он как будто и сам улетал и должен был бы заметить и отложить навсегда в памяти каждую мелочь из происходящего с ним, но даже и тогда всё равно упустил бы момент взлёта – опомнившись, увидел бы землю далеко внизу, и голова закружилась бы запоздало. Так и сейчас, словно отсутствуя ничтожную долю секунды, он упустил начало разгона: ракета, только что безнадёжно лежавшая со рвущимся из хвоста огнём, вдруг пропала, перестала существовать, оставив после себя на земле только непроглядное белое облако из дыма и пара. Аратов, успев огорчиться тем, что проглядел нечто важное, лишь после некоторого замешательства догадался скользнуть взглядом вдоль длинного дымного следа – и в конце его обнаружил улетающий язычок огня.