Внезапно она широко распахнула глаза; от потрясения на мгновение ее разум прояснился. Брайон действительно шатался. Она осознала, насколько безоглядно полагалась все это время на его силу, казавшуюся неистощимой, а сейчас эта сила была на исходе. Все его мышцы вздулись чудовищными буграми, рот приоткрылся, и этот безмолвный крик был страшнее, чем любой вопль. И тогда Леа закричала, увидев, как закатились его глаза – казалось, он уставился ей прямо в лицо страшными бельмами. Он рухнул на спину, как подрубленное дерево, и обожженная земля, казалось, отозвалась звоном от тяжелого удара. Леа не знала, мертв ли он или только потерял сознание. Она потянула Брайона за ногу, но так и не смогла перетащить в тень его огромное тело.

Брайон лежал на спине под палящим солнцем и потел. Только поэтому Леа и догадалась, что он еще жив. Но что происходило? В багровом тумане, заволакивавшем ее мозг, она пыталась отыскать хоть какое-то объяснение, но ничего подобного припомнить не могла – такого просто не было в ее медицинской практике. Словно внезапно по всему его телу потовые железы пробудились для невероятно бурной деятельности: из каждой поры выкатывались крупные капли маслянистой жидкости, гораздо более вязкой, чем обычный пот. Руки Брайона беспорядочно двигались, и Леа с ужасом увидела, что волоски на его коже шевелятся, словно бы живут сами по себе. Его грудь вздымалась и опадала, все тело сотрясалось от глубокого частого дыхания. Леа могла только сидеть и смотреть сквозь мутно-красную дымку, застилавшую весь мир перед ее глазами, да думать, успеет ли она перед смертью сойти с ума.

Тяжелое дыхание Брайона было внезапно нарушено приступом сильного кашля. Через несколько минут кашель прекратился и дыхание стало легче. Пот все еще покрывал его тело, капли собирались в маленькие ручейки, стекавшие по коже и мгновенно впитывавшиеся песком.

Брайон шевельнулся и перекатился на бок, повернувшись к Леа. Его глаза были широко открыты, и он улыбался.

– Совсем не хотел тебя пугать. Это началось внезапно – не по сезону. Хорошая встряска для моего организма. Теперь я дам тебе немного воды – у нас еще осталась пара глотков.

– Что случилось? Ты так выглядел… и когда ты упал…

– Два глотка, не больше, – предупредил он, поднося открытую флягу к ее губам. – Это просто летнее изменение, вот и все. На Анвхаре это происходит с нами каждый год – конечно, не так стремительно. Зимой, для утепления организма, наши тела запасают подкожный жир, а потоотделение почти прекращается. Происходит также множество внутренних изменений. Когда становится теплее, включается обратный процесс. Подкожный жир исчезает, а потовые железы увеличиваются и начинают постоянную работу – таким образом тело готовится к двум месяцам жары, тяжелой работы и бессонных ночей. Полагаю, что здешняя жара привела в действие процесс летнего изменения.

– Ты хочешь сказать… что ты приспособился к этой кошмарной планете?

– Вроде того. Хотя тут все-таки жарковато. Вскоре мне понадобится много больше воды, а потому мы не можем дольше здесь оставаться. Как ты думаешь, если я тебя понесу, ты выдержишь это солнце?

– Нет, но если я останусь здесь, лучше мне не будет, – легкомысленно заявила Леа, не вполне осознавая, что говорит. – Думаю, надо идти. Надо идти.

Но как только она вышла из тени скалы, солнце снова накатило на нее волной жгучей боли. Она почти мгновенно потеряла сознание. Брайон поднял ее на руки и пошел вперед, но пройдя несколько шагов, начал ощущать, как вязнут в песке его ноги. Он знал, что силы его на исходе. Он шел все медленнее, и каждая дюна казалась выше предыдущей. Огромные камни и скалы, обточенные песчаными бурями, возвышались над дюнами, и ему приходилось обходить их. У подножия самого крупного из этих монолитов приютилась какая-то растительность, более всего напоминавшая клубок спутанных веревок. Он прошел было мимо, но вдруг остановился, пытаясь ухватить мысль, пришедшую в его раскалывающуюся от жара голову. Что-то было не так. Что-то, чего он не видел ни у одного растения из тех, которые попадались им на пути.

Повернуться и идти – вернее, тащиться – по своим собственным следам было ужасно тяжело. Он остановился и, моргая, уставился на растения, пытаясь понять, что же его насторожило. Некоторые из них были срезаны почти вровень с песком. Не сломаны, а именно срезаны – ножом или каким-то другим острым предметом. Все это заронило в его душу искру надежды. Первый знак того, что на этой адской сковороде есть еще живые люди. К тому же зачем бы ни были срезаны эти растения, они могли пригодиться ему. Может, это пища, а может, и питье. При этой мысли его руки задрожали; он скорее уронил, чем положил Леа в тени скалы. Она даже не пошевелилась.

Нож у него был острый, но за время их пути Брайон сильно ослабел. Тяжело дыша, он с трудом перерезал толстый стебель и, подняв кожистый плод, заметил на конце стебля капли густой жидкости. Ему пришлось положить ладонь на ногу, чтобы та не дрожала, и долго, бесконечно ждать, покуда не наберется полная горсть сока…

Жидкость была даже прохладной и постепенно испарялась в жарком воздухе. Вне всякого сомнения, в основном это была животворная вода. Но какое-то опасение все-таки шевельнулось в его душе, а потому он не выпил сок одним глотком, а только попробовал его кончиком языка.

Сначала ничего, потом – пронизывающая боль, впившаяся в горло, боль, от которой перехватило дыхание. Его желудок сжался в комок, и Брайона вырвало. Стоя на коленях, пытаясь совладать с болью, волнами накатывавшей на него, он терял драгоценную жидкость, в которой так нуждалось его тело.

Но отчаянье было страшнее боли. Сок растения должен был как-то использоваться. Наверное, существовал способ очистить его от вредных веществ или нейтрализовать яд. Но он, Брайон, чужак на этой планете, умрет много раньше, чем найдет способ это сделать.