Сейчас она уже не выглядит развратной соблазнительницей. Скорее, злой кошкой.

— А я все равно не буду тебя трахать, — с усмешкой говорю, делаю глоток виски.

Она смотрит на меня несколько минут, уязвленная, злая.

— Лучше тюрьма, чем секс со мной?

— Правильно, дорогая, — салютирую ей бокалом.

Когда Элиона уходит, зло фыркая напоследок и посылая килограмм проклятий, я уже настолько устал, что просто наливаю еще один бокал виски и падаю на диван.

Конечно, тряхнуть Элиону было бы самым верным решением. Я был уверен, что ее отец может решить мои проблемы. Хотя все уже так закрутилось и усложнилось, что, наверное, разрулить ситуацию не так просто даже Смолянову-старшему. Но не смог бы я трахнуть никого. Кроме одной единственной девушки. Которая заварила всю эту чертову кашу и уехала в Питер, к мужу. Может, она с ним там сейчас трахается, хвастается, как отомстила? От этой мысли внутренности скручивает жгутом.

Проклятые мы с ней, что ли? Сколько раз пытались, и каждый раз какая-то фигня.

Там, на Мальдивах, я правда решил, что это все — рубеж, черта. Мы вместе. Наконец-то. Между нами много “но”, да и посрать. Нам так хорошо вдвоем, так какая разница. Прошло столько лет, а нас все еще торкает, закручивает, это ведь что-то да значит, правда? Но жизнь — шутница, в очередной раз развела нас по разные стороны.

Что теперь делать, я ума не мог приложить. Должен был, поджав хвост, идти трахать свою жену, хорошенько, чтобы она была всем довольна, а потом умолять ее отца о помощи. Но устал. Заебался. Столько лет быть на чьем-то поводке.

Мне грозил реальный срок, и именно сейчас я решил, что с меня хватит. Да уж, самое время, конечно, для подобных психов и категоричных решений. Смешно, даже тупо, что сказать. Но внутри так паршиво и тошно, что сил нет уже играть какие-то комедии или придумывать разные комбинации, лишь бы выбраться из всего этого дерьма. Потону… да и посрать. Зато хоть, наконец, вздохну свободно.

Моя жизнь рушится на глазах, а единственное, о чем я могу думать — как бы поехать в Питер к зачинщице всех моих несчастий. Посмотреть в зеленые глаза, убедиться, что она не думает вновь о том, чтобы сойтись с мужем. Напомнить ей, что я, черт возьми, без нее просто подыхаю…

Я смотрю задумчиво в пространство. Тихий всхлип рядом вырывает меня из моих мыслей. Поворачиваю голову, разглядывая сгорбленный профиль женщины.

— Тамара Валентиновна, все будет хорошо, — тихо шепчу и касаюсь ее плеча.

Говорить громко не хочется. Смотрю в сторону больничной кровати, и сердце сжимается от вида бледного, осунувшегося Дениса.

Инсульт. Так сказал врач.

Мне позвонила Тамара Валентиновна, мать Дениса. Срывающимся, глухим голосом попросила приехать, и я примчалась первым же рейсом. Полетела на самолете, дорога на котором в отличие от поезда занимала всего лишь час. Я предпочитала, конечно, Сапсан, но в этот раз важна была скорость, а не комфорт. Просто невыносимо было сидеть на месте и перебирать разные сценарии в голове, мне хотелось как можно быстрее оказаться рядом.

Как выяснилось, Денис ничего не рассказал своей матери о нашем расставании. Она думала, что между нами все хорошо. Я не стала ее переубеждать — растерянное, испуганное лицо говорило больше слов.

Веры нигде не было видно, спросить о ней не у кого. А Денис без сознания уже три дня. Кома после инсульта — один из худших возможных сценариев.

— Ничего нельзя предсказать. Будем надеяться на лучшее, — упрямо повторял врач, когда мы с Тамарой Валентиновной просили хоть каких-то прогнозов и ясности.

Несколько дней мы не покидали стен больницы. Мама Дениса отказывалась отходить от кровати, на нее не действовали ни уговоры, ни угрозы, а я не могла оставить ее одну. Эта женщина, всегда энергичная и улыбчивая, сейчас выглядела такой уставшей и постаревший, что я по-настоящему переживала за ее здоровье.

Когда горе было так близко, почему-то забылось и стало неважным все остальное. И наши сложные отношения с Тамарой Валентиновной, то, как она меня недолюбливала, и я ее в ответ.

Я знаю, она так и не смогла простить, что я когда-то решила не звать гостей на свадьбу и уговорила ее единственного, дорогого сына не звать собственную мать.

Оглядываясь назад, мне кажется, я бы сейчас так не поступила. Тогда я замужество планировала так, словно мне его кто-то запретил. Будто кто-то в любой момент может что-то сломать и разрушить. Чего боялась тогда? Того, что реальность нарушит мой маленький оплот стабильности и счастья? Не знаю… Смотря сейчас на разбитую мать Дениса, я вдруг поняла, насколько больно ей тогда было не присутствовать на одном из самых важных событий в жизни сына. Неудивительно, что после этого наши достаточно ровные и спокойные отношения, стали напряженными.

— Так не должно быть, — тихо плакала она, сжимая руку сына, — чтобы дети раньше родителей. Не должно быть…

Сердце рвалось на части от ее глухого, пронзительного голоса и грустных, заплаканных глаз. Мне непостижимо пока это чувство — любовь к собственному ребенку.

Я держалась намного лучше. Помогало, наверное, то, что с Денисом мы последнее время все же были не так близки, как раньше. Все внутри меня онемело, будто кто-то вколол лошадиную дозу наркоза. Я не чувствовала боли, я была в прострации. А может быть, просто мой мозг именно так реагировал на стресс, спасая, оберегая меня… Крутилась постоянно лишь одна мысль: “Неужели это я?… Неужели это я виновата во всем…”.