Когда же Зак предъявил права на этого второго оленя, в Рут словно порвалась какая-то тонкая и туго натянутая нить. Она замужем за гиеной. Дом их битком набит дрянью, которую Зак тащит со свалок, он приносит домой всякий мусор и демонстрирует Рут. Часто он притаскивал даже не предметы целиком, а их внутренности – катушки медной проволоки, роторы, электромагниты, куски стеклопластика, – уверяя, что они “совершенно новые”, то есть совершенно бесплатные. Зак считал, что в жизни масса загадок, но к одной из них он возвращался снова и снова, из-за этой загадки он скреб нахмуренный лоб и недоуменно раскрывал рот: почему люди выбрасывают “совершенно новые” вещи – покрышки, на которых еще остался протектор, а значит, его можно восстановить, приборы с почти работающими двигателями и насосами, тяжелые обломки всякого железа, которые можно сдать на металлолом? Удивительно, сколько вокруг подобных штуковин, и все их Зак тащил домой. Не понимал он лишь одного: протест у жены вызывал не его восторг по поводу находок, а то, что этот хлам он тащил домой. Он-то думал, что достаточно доходчиво объяснить Рут стоимость той или иной вещи, и она поймет. Зак никак не мог взять в толк, что необходимость выслушивать его объяснения раздражала Рут даже больше, чем то, что ее муж – помоечник. Слушать, как Зак целую вечность рассказывает о старье, которое кто-то выбросил, сочтя бесполезным, тогда как за это можно выручить аж два цента за фунт, если знать, куда обратиться, – именно так Рут представляла себе ад.

Джейни вытирала руки, а Рут смотрела на дочь, сдерживая неожиданные слезы. Если бы только Джейни была красивой, думала Рут, ее жизнь сложилась бы совсем иначе. Если бы к такому телу прилагалось красивое личико, парни побаивались бы лезть к Джейни. Она была не уродливой, а заурядной, как сама Рут, и эта заурядность придавала парням храбрости. И они, разумеется, тянули к ней руки. В тринадцать лет грудь у Джейни была как у двадцатилетней, а когда дочери было четырнадцать, Рут как-то раз вернулась домой раньше времени и застала ее с парнем на диване в гостиной, обе руки парня были в лифчике Джейни. Рут считала дочь беззащитной девочкой, чье тело созрело намного раньше мозгов. Правда, Джейни не то чтобы была вовсе невинной. Ей нравилось, когда ее лапают, она наслаждалась этим и в тот день, когда Рут так неожиданно им помешала. Проблема заключалась в том, что Джейни не осознавала, чем все обернется. Рут сочувствовала дочери. В этом смысле та пошла в мать.

– Посидишь с Куриными Мозгами пару часиков, пока я схожу кое-куда? – спросила Джейни.

– Куда именно? – не удержалась Рут.

– Главное, что отсюда, – пояснила Джейни. – Не твое дело. Я уже взрослая.

– Тебя только что выписали из больницы.

– И ты боишься, что я получу хоть чуточку удовольствия. Ты решила завязать с мужиками и считаешь, что я тоже должна.

Рут с удивлением поняла, что Джейни права. Рут отказалась от секса и теперь нуждалась в поддержке. Причем активной. Но, не желая этого признавать, напомнила дочери:

– Мне завтра рано вставать. Мне понадобится твоя помощь.

– Я думала, там будет Касс.

– Будет, – согласилась Рут.

Касс обещала поработать вместе с Рут до конца недели, чтобы той было проще привыкнуть к посетителям и поставщикам, а те и другие с нетерпением ждали открытия закусочной, которая после смерти Хэтти простояла закрытой несколько дней.

– Тогда я тебе не нужна. – Джейни натянула куртку.

– Так ты выйдешь на мое старое место?

– Трудно сказать, – ответила Джейни, явно расценив и этот вопрос матери как неуместное вмешательство в ее личную жизнь.

– Винсу придется кого-то взять. Он же не будет ждать тебя вечно.

– Будет. – Джейни ухмыльнулась. – Он влюблен в меня как мальчишка.

Рут задумалась. Наверное, это правда, решила она.

– Что ж, могло быть и хуже. Винс человек хороший. Он тебя не обидит.

– Он уже старый, мама.

– Он моложе меня.

– Да уж… – Джейни подошла к дивану, подхватила Тину на руки, потерлась носом о носик малышки. – Мамочка ненадолго уйдет, Куриные Мозги. Веди себя хорошо, слушайся бабушку.

– Она-то слушается, – заметила Рут. – Ты тоже веди себя хорошо.

– Бабушка никогда не вела себя хорошо, – указала Джейни, – а я почему должна?

– Чтобы не кончить, как бабушка? – предположила Рут.

Джейни посерьезнела, хотя лицо ее, к досаде Рут, продолжало светиться от предвкушения того, что сейчас ее будут лапать.

– Даже не знаю, что бы я делала без бабушки.

Когда дочь ушла, Рут дала волю слезам. Она плакала тихо, чтобы Тина не слышала. А та даже и не заметила, что Джейни ушла, и так внимательно рассматривала картинку в журнале, будто однажды ей предстояло держать по ней экзамен. Наконец Тина позволила Рут перевернуть страницу, широко улыбнулась, протянула ручку и взяла бабушку за ухо.

– Улитка, – произнесла Тина, указав на рисунок.

Часы в “линкольне” показывали половину четвертого утра; Клайв-младший не помнил, когда в последний раз бодрствовал в такую рань. И не просто бодрствовал. А был бодр. Бодрее бодрого. Сна ни в одном глазу. В свете фар мимо пролетали высокие деревья. Клайв представлял, как яркие, точно лазер, лучи его передних фонарей с легкостью прорезают кору, древесину, представлял, как гигантские деревья валятся, срезанные, позади его машины, преграждая дорогу погоне.

Впрочем, вряд ли за ним сразу будет погоня. А может, и никогда – в привычном понимании. Пожалуй, посредством компьютера можно отследить покупки по его кредитной карте, но не самого Клайва-младшего и не “линкольн”. И все же он наслаждался ощущением бегства и погони. Как в детстве, когда улепетывал от хулиганов, но тогда это его унижало, ему в голову не приходило, что убегать весело и приятно, что в бегстве есть вызов, оно не слепит тебя паникой, а освобождает, как знание, как вкус собственной крови. Клайв-младший провел языком по разбитой губе и улыбнулся. Кто бы мог подумать, что вкус крови прогоняет страх? А Салли, должно быть, знает об этом с юности. Это и придавало ему храбрости снова и снова с окровавленным носом подниматься с покрытой дерном площадки и устремляться в бой. Быть может, именно этому отец пытался научить Клайва: кровь и боль можно вытерпеть.