Керстен обнаружил Гиммлера в состоянии острого приступа и глубокой депрессии. На этот раз дело было не только в физических страданиях. К ним добавились еще и смутная тревожность, печаль и уныние, усиленные — что было очень странно для рейхсфюрера СС — германской сентиментальностью в худшем ее проявлении.

Унылое зрелище железнодорожных путей, ледяной туман, тесное купе поезда, служившего штаб-квартирой, полное одиночество (ведь Гиммлер находился среди офицеров, каждого из которых он подозревал в предательстве) — вот что породило эту вялость и апатию. К этому надо было добавить и катастрофу, разразившуюся под Сталинградом, и высадку союзников на Сицилии. Становилось все яснее, какая судьба ждет Третий рейх и его верхушку.

Все это сделало Гиммлера уязвимым, как юный Вертер[46], и могло заставить его прислушаться к словам друга.

Керстен очень хорошо знал характер своего пациента и сразу почувствовал его внутренний настрой. После того как болевой приступ был снят, он уселся у его изголовья и заговорил с ним самым ласковым, самым задумчивым и романтическим тоном:

— Вы никогда не задумывались, рейхсфюрер, как должно быть больно французской матери видеть страдания своего ребенка, которого мучают спазмы в животе, а ей нечем его накормить? Возможно, вы не знаете, но голодные спазмы имеют одинаковую симпатическую природу с вашими. И у этих бедняг нет никого, кто мог бы их вылечить. Подумайте о том, что я делаю для вас, и станьте, в свою очередь, доктором Керстеном для несчастных французов. И через тысячу лет история еще будет говорить о рейхсфюрере Генрихе Гиммлере и воспевать великодушие великого германского вождя.

В том состоянии духа и нервной системы, в котором находился Гиммлер, каждое слово этой назидательной проповеди волновало и трогало две главные струны его души — сентиментальность и тщеславие. Ему стало грустно. Он сжалился над людьми. Он был так растроган сознанием своей собственной доброты, что разразился обильными слезами, от этого ему стало лучше.

— Мой дорогой, мой добрый доктор Керстен, мой чудодейственный Будда, вы, конечно, правы! Я поговорю с фюрером и сделаю все возможное, чтобы его убедить.

Гиммлер сдержал слово. Во время своей ежедневной встречи с Гитлером он сказал ему, что если продолжать морить французов голодом, то в Сопротивлении народу станет еще больше, а вермахту от этого будет только хуже. У Гитлера не было никаких причин подозревать, что на эти аргументы «верного Генриха» навел кто-то другой. Он легко дал себя убедить. И от имени самого фюрера Гиммлер приказал не только своим службам во Франции, находившимся под его личным командованием, но и оккупационным войскам прекратить закупки продовольствия на черном рынке.

Эти меры, как и предвидел Керстен, распространились на Голландию и Бельгию без всякого его участия.

7

В последовавшие за этим три месяца в жизни Керстена ничего особенного не происходило. Рабочую неделю он проводил в Берлине, на субботу и воскресенье ездил в Хартцвальде. Каждое утро он лечил Гиммлера, если тот находился в столице, а если случались внезапные приступы, то ездил к нему в одну из его многочисленных штаб-квартир. Короче говоря, все шло своим чередом. Но в этой обыденности были моменты, зафиксированные в рассеянных по страницам дневника Керстена заметках, про которые он теперь уже точно не помнит — в то время такие вещи были обычным делом, — при каких обстоятельствах и ценой каких усилий происходило то, что там было описано.

Заметки такого рода:

«Сегодня получил помилование для сорока двух голландцев, приговоренных к смерти».

«Сегодня был удачный день. Получилось спасти четырнадцать голландцев, приговоренных к смерти. Гиммлеру было совсем плохо, он был очень слаб. Он был готов согласиться на все, о чем я его попрошу».

«Вчера получилось вытащить из концлагеря троих эстонцев, двоих латышей, шестерых голландцев и одного бельгийца»[47].

Так протекала жизнь доктора до начала мая. Тем временем его жена родила третьего сына. По этому случаю он провел в Хартцвальде две счастливые недели.

Он думал остаться там подольше, но 18 мая ему позвонил Брандт и сказал:

— Немедленно садитесь в машину и езжайте в Берлин. Вас ждет самолет, который доставит вас в Мюнхен. На аэродроме вас встретит военный автомобиль и отвезет в Берхтесгаден[48]: у Гиммлера очень сильный приступ.

Личным самолетом Гиммлера, на котором летел Керстен, был старый «Юнкерс-52», медленный, но надежный и прочный. Гиммлер предпочитал скорости безопасность. У Керстена в этом отношении вкусы были схожие.

Самолет летел уже около часа в направлении на юго-запад. Вдруг Керстен заметил слева, сильно выше, маленькую сверкающую точку, движущуюся в их направлении. Потом еще одну, еще и еще, они быстро превращались в легкие быстрые рокочущие самолеты.

«Посмотрите-ка, что бы это могло быть?» — поинтересовался Керстен, любопытство его было мирным и почти туристическим.

Ответ он получил быстро. По фюзеляжу самолета резко застучала пулеметная очередь.

«Господи боже мой! Англичане! Мы погибли», — подумал доктор.