Выглядывая из окна башни, где располагалась ее комната, Агата следила за тем, как его карета, запряженная двумя грациозными голубыми ферналями, купленными когда-то в питомнике отца, отъезжает от поместья.

Скинув домашние туфли и ступая, как можно тише по дощатому полу, Агата выскользнула из спальни, спустилась вниз и подкралась к кабинету из которого доносились родительские голоса.

— Что сказал граф Дурине? — поинтересовалась мачеха.

Выглядывать из-за угла Агата не решилась, но была уверена, что та сидит в своем любимом кресле, напоминавшем трон.

— Ничего, — ответил отец. — Да, и что тут скажешь? Завтра на рассвете я уезжаю в столицу, чтобы доставить ферналей к императорскому двору, а как вернусь, встречусь с ним и мы все обсудим.

— Достопочтенный Нестор скомпрометировал Веронику.

— Не совсем. Кроме меня, графа и Агаты их никто не видел. Разумеется, что все мы будем молчать.

— Бедная девочка, места себе не находит. Я еле уложила ее спать. Пришлось даже напоить ее травяным отваром, — сказала мачеха притворно огорченным тоном. — Надо обручить Веронику с Нестором, чтобы как только он закончил обучение они поженились.

— Мы давно уговорились о том, что Нестор женится на Агате, — заметил отец.

— Когда это было! Видишь же, как все обернулось, — судя по звукам мачеха поднялась с кресла и расхаживала теперь по комнате. Каблуки ее туфель отбивали барабанную дробь по каменному полу. — Я допросила слуг, и некоторые из них тоже уже видели их вместе. Это значит, что скоро слухи поползут по всей Арлее. Я не могу допустить, чтобы мою дочь опозорили!

— Так они, что, получается, не в первый раз такое устраивают, раз их и слуги уже успели заметить? И что же это твои слуги раньше молчали?!

— Какая разница, сделанного уже не воротишь. Мы должны обручить Нестора и Веронику! Это ничего не изменит, вы с графом в итоге все равно породнитесь, так какая разница, какую из дочерей нам выдать за его сына?

— А как же Агата? За кого теперь отдать ее?

— За генерала Аркатау. Он бездетен и ужасно богат.

— Да, он же старше меня!

— Ну, всего то на пять лет…

Не было нужды слушать, что еще скажет мачеха. Все равно, она добьется своего, как всегда и бывало. Дело, можно сказать, было решено.

Развернувшись на носках, Агата бросилась прочь по коридору. Глаза ее жгли злые слезы и стоило ли говорить, что пока она добралась до спальни, они не только не перестали, но полились еще сильней.

На этот раз Агате не надоело рыдать, ни когда она добралась до своей спальни, ни когда стоявшие в комнате свечи догорели почти до конца, оставив лишь чадящие огарки. Она плакала горько и почти безумно. От слез у нее трещала голова, а щеки и нос покраснели и распухли.

Дело было не в том, что она любила Нестора, а в том, что уготованную для нее судьбу, с которой она смирилась и на которую была согласна, вырвали у нее из под носа, взамен подкинув другую, в сто раз худшую.

Мачеха была права в том, что генерал Аркатау был чудовищно богат, но также он был уродлив, и казался Агате непримиримо старым. Ей было тошно от одной мысли о том, что его скрюченные пальцы с пожелтевшими ногтями будут касаться ее тела, лица и волос. Она не представляла себе о чем бы они могли говорить, да и вряд ли у них нашлись бы общие темы для разговора, а еще, как-то раз в городе, она видела, как генерал огрел хлыстом ферналь, когда его карета застряла на узкой дороге.

В том, что генерал Аркатау будет не прочь взять ее замуж Агата не сомневалась. Помимо того, что ему было бы выгодно породниться с одним из крупнейших в княжестве купцов и разводчиков ферналей, он явно был заинтересован и в самой Агате. Порой, когда они встречались в обществе, она замечала его долгие пристальные взгляды, обращенные на нее.

Прошлым летом, на пикнике, устроенном графиней Бартоло, Агата услышала, как генерал, беседуя с ее отцом, сказал:

— Какой удивительной масти уродилась ваша дочь. Волосы точь-в-точь, как красное дерево! — произнесено это было таким тоном, словно он говорил об фернали или о породистой гончей, а не о человеке.

Отец тогда на это как-то отшутился, а Агате стало мерзко.

Нет, ни в коем случае, ей нельзя было выходить за генерала, но и поделать с этим она ничего не могла. Слово мачехи, и слово отца, который будучи очень своевольным и решительным во всех других вопросах, неизменно шел на поводу у своей супруги в делах семейных, весили на порядок больше, чем ее собственное слово. Никогда ей было их не одолеть.

Последняя свеча почти догорела. Слезы закончились, оставив за собой лишь мигрень и пересохшее горло. Колышущийся язык пламени освещал гравюру с драконом-императором, висевшую на стене.