Недаром так присматривается Булгаков к смыслу его имени Пилат — от pilus, дротик, копье. Из прошлого рода писатель формирует прошлое личности своего персонажа. Заслуги предков перемещаются в биографию самого Пилата. Овеянное боями имя Понтий, заслуженное имя Пилат принадлежат ему лично. Это прокуратор Иудеи в недавнем прошлом был бесстрашен в бою, как его дальние предки, самниты Понтии; это он, а не его ближние предки, служившие Риму, получил имя Пилат от слова pilus, копье, и его титул Золотое Копье — не родовой, а личный титул… Неожиданную трусость в самый важный момент жизни проявляет не наследник героев, а человек с собственным достойным боевым прошлым…

Причем это художественное решение сложилось у писателя на весьма ранних этапах работы.

Уже в октябре 1934 года (в третьей редакции романа) Булгаков диктует Елене Сергеевне набросок Пилатова монолога, в основных чертах очень близкого окончательному: «Пилат <…> проговорил: — Добрые люди бросались на него со всех сторон, как собаки на медведя. Германцы висели на нем. Они вцепились в шею, в руки, в ноги, и если бы я не дорвался до него с легионерами, Марка Крысобоя не было бы на свете. Это было в бою при Идиставизо» [311] .

Марк Крысобой, Идиставизо, германцы, бросающиеся на великана, как собаки на медведя, — все это уже здесь. Булгаков диктует, лежа на диване, закинув руки за голову и всматриваясь в одному ему видимый текст… А может быть, ходит по комнате, держа в руках тетрадь со сделанными ранее набросками… Впрочем, следов таких набросков нет. По-видимому, идея рождается прямо сейчас — в октябре 1934 года…

Разумеется, ничего этого вы не найдете в «Булгаковской энциклопедии» Б. В. Соколова. Сплетая замысловатые узоры из выкладок и расчетов, Соколов с упоением доказывает, что в романе «Мастер и Маргарита» Пилат вообще не римлянин. Он германец. И даже немец. И даже в родстве с Воландом. «Германское происхождение булгаковского П<онтия> П<илата>, — пишет Соколов, — подчеркивает его функциональную (? — Л. Я.) связь с сатаной Воландом, тоже немцем по имени и происхождению» [312] .

Немцем? Ах, ну, да: «Вы — немец?» — спрашивает Иван Бездомный, впервые столкнувшись с загадочным иностранцем. «Я-то?.. — переспросил профессор и вдруг задумался. — Да, пожалуй, немец… — сказал он».

Воланд пошутил. Шутит Булгаков. И я попробовала когда-то пошутить, процитировав «Пир Асмодея» Лермонтова: «Затем что самодержец Мефистофель был родом немец…», правда, из вежливости опустив концовку лермонтовского стиха: «…был родом немец и любил картофель» [313] . Кто же знал, что булгаковед примет все это всерьез и построит ученую гипотезу о национальности Дьявола, да еще и общую с национальностью пятого прокуратора Иудеи.

Полностью приводить аргументацию Б. В. Соколова не буду; напомню только, что в другом месте своей «Энциклопедии» он привел не менее плотную цепь вычислений, доказывая, что действие «древних» глав романа происходит точнехонько в 29 году н. э., и эти, как сказал бы Бегемот, «тщательно упакованные силлогизмы» развалились, напоровшись на один-единственный риф — на то, что сам Булгаков, ничего не знавший о расчетах Б. В. Соколова и положившийся в этом случае на Эрнеста Ренана, для себя, в черновиках романа, обозначил Страстную неделю 33 годом н. э.

Силлогизмы Соколова об этническом происхождении Пилата того же рода. И все же на двух тезисах из этого букета остановлюсь. На одном — кратко. На другом — по необходимости подробней.

В подтверждение своей гипотезы Б. В. Соколов ссылается на поэму «Пилат», сочиненную неким Георгием Петровским еще в XIX веке, утверждает, что Булгаков с этой поэмой «был знаком» [314] , причем никаких свидетельств такого «знакомства», естественно, не приводит. Так вот, в этой поэме — весьма неудобочитаемой, судя по веренице рифмованных строк, выложенных в «Булгаковской энциклопедии», — рассказывается, что Пилат был германцем, звали его Ингобар и был он по натуре очень плохой человек — лжец и предатель.

Но помилуйте, какое отношение к никому не известному германцу Ингобару имеет Понтий Пилат Михаила Булгакова? Зачем вообще тащить в биографию большого писателя чужие, не относящиеся к делу стихи? Побойтесь Оккама, господа: не нужно увеличивать число сущностей сверх необходимого…

Другой тезис Б. В. Соколова основан на строке из романа «Мастер и Маргарита» и поэтому заслуживает внимания.

Речь о блеснувшем в романе, подобно лунной искре на дне колодца, упоминании о короле-звездочете. Это упоминание возникает в одном-единственном месте: «Помянут меня — сейчас же помянут и тебя! Меня — подкидыша, сына неизвестных родителей, и тебя — сына короля-звездочета и дочери мельника, красавицы Пилы», — говорил Пилату во сне Иешуа Га-Ноцри. И тут же откликался Пилат: «Да, уж ты не забудь, помяни меня, сына звездочета, — просил во сне Пилат».

Источник романтической формулы — средневековая европейская, в частности немецкая, легенда о короле Атусе и дочери мельника Пиле. Сюжет легенды таков. Король Атус, умевший читать по звездам, узнал, что ребенок, зачатый им в эту ночь, будет знаменит; но поскольку был Атус в это время на охоте, далеко от дома, он потребовал привести к нему какую-нибудь женщину; ею оказалась дочь мельника Пила; рожденный ребенок получил имя Пилат (Pilatus) от сложения их имен — Pila + Atus.

Легенда существует во многих вариантах (в том числе и на славянских языках) и с многими фантастическими и не совпадающими друг с другом подробностями, относящимися к детству и юности отнюдь не исторического и даже не евангельского, а фольклорного, где-то в XV веке сочиненного Пилата. Подробности эти Булгаков отбросил (может быть, не знал их, если слышал легенду в пересказе), сохранив только то, что ему понадобилось для поэтической строки: сын короля-звездочета и дочери мельника, красавицы Пилы…