Шрифт:
«Его жена» — здесь Любовь Евгеньевна.
А в бесконечных фондах ЦГАЛИ — РГАЛИ тож — много лет назад я нашла набросок воспоминаний Василия Васильевича Федорова о Михаиле Булгакове и тогда же, много лет назад, выписала из этих воспоминаний несколько строк:
«Как работал Булгаков. Лежа на тахте, заложив руки за голову, он как бы думал вслух, а жена сидела рядом и с машинкой записывала его мысли, которые он потом редактировал… Как будто разговаривал сам с собою, или спрашивал сам у себя, и отвечал…» [20] .
20
ЦГАЛИ (РГАЛИ тож), фонд 2579, оп. 1, ед. хр. 22. Публ. впервые.
Здесь «жена» — Елена Сергеевна; стало быть, с Федоровыми Булгаков дружил лет десять, не меньше.)
И опять в дневнике Е. С. за 1938 год: «4 апреля. Роман… 5 апреля. Роман… 6 апреля. Роман… 23 апреля. Дома. Одни. Роман. Слава Богу!» («Слава Богу!» — потому что вот выдался вечер, когда никто не звонит, не врывается, не докучает…)
«27 апреля. Роман — днем… 28 апреля. Днем роман».
Теперь Булгаков часто читает роман немногим своим знакомым. С некоторых пор самым частым слушателем и самым частым его собеседником становится Николай Эрдман.
«22–23 мая 38 г.» — так автор датирует конец последней главы…
Перечитывая эту редакцию романа, я вспоминаю, казалось бы, загадочные слова К. М. Симонова в его предисловиях к первым публикациям «Мастера и Маргариты» (1966 и 1973). Напомню, что Симонов был председателем комиссии по литературному наследию Михаила Булгакова, много сделал для возвращения творчества Булгакова читателю, в частности, добился публикации романа — сначала с сокращениями, в журнале, а потом и полностью, в книге.
Так вот К. М. Симонов высказал предположение, что если бы Булгакову было дано продолжить работу над романом, то он, «может быть», вычеркнул бы «что-то из того, что несет на себе печать неумеренной, избыточной щедрости фантазии».
Весьма субъективно по отношению к законченному роману, не правда ли? Но вот буйство и щедрость фантазии в четвертой редакции, особенно в сценах великого бала у сатаны, в дальнейшем действительно были жестко умерены автором.
Персонажи, названные в последней редакции глухо: «господин Жак», «граф Роберт», «маркиза», здесь шли под историческими именами: «господин Жак Ле-Кёр», «граф Роберт Лейчестер», «маркиза де Бренвиллье»…
«— Господин Жак Ле-Кёр с супругой, — сквозь зубы у уха Маргариты зашептал Коровьев, — интереснейший и милейший человек. Убежденный фальшивомонетчик, государственный изменник и недурной алхимик. В 1450 году прославился тем, что ухитрился отравить королевскую любовницу».
Впоследствии, лишенные конкретных имен, дат и подробностей, они станут загадочней, туманней, неопределенней. Ожившие тени отравителей и убийц на весеннем балу у сатаны. (Ср. в последней редакции: «— Первые! — воскликнул Коровьев. — Господин Жак с супругой. Рекомендую вам, королева, один из интереснейших мужчин! Убежденный фальшивомонетчик, государственный изменник, но очень недурной алхимик. Прославился тем, — шепнул на ухо Маргарите Коровьев, — что отравил королевскую любовницу. А ведь это не с каждым случается! Посмотрите, как красив!»)
На балу у Воланда собственными персонами появлялись автор трагедии «Фауст» и автор оперы «Фауст», те, кого Булгаков считал своими предтечами:
«— Последние, последние, — шептал Коровьев, — вот группа наших брокенских гуляк. — Он еще побормотал несколько времени: — Эмпузы, мормолика, два вампира. Все.
Но на пустой лестнице еще оказались двое пожилых людей.
Коровьев прищурился, узнал, мигнул подручным, сказал Маргарите:
— А, вот они…
— У них почтенный вид, — говорила, щурясь, Маргарита.
— Имею честь рекомендовать вам, королева, директора театра и доктора прав господина Гёте и также господина Шарля Гуно, известнейшего композитора.
— Я в восхищении, — говорила Маргарита.
И директор театра и композитор почтительно поклонились Маргарите, но колена не целовали.
Перед Маргаритой оказался круглый золотой поднос и на нем два маленьких футляра. Крышки их отпрыгнули, и в футлярах оказалось по золотому лавровому веночку, который можно было носить в петлице как орден.
— Мессир просил вас принять эти веночки, — говорила Маргарита одному из артистов по-немецки, а другому по-французски, — на память о сегодняшнем бале».
Бесконечными соблазнительными подробностями расцвечивались картины бала:
«Но тут Коровьев властно подхватил под руку хозяйку бала и увлек ее вниз. Они оказались в буфете.
Сотни гостей осаждали каменные ванны. Пахло соленым морем. Прислуга бешено работала ножами, вскрывая аркашонские устрицы, выкладывая их на блюдо, поливая лимонным соком. Маргарита глянула под ноги и невольно ухватилась за руку Коровьева, ей показалось, что она провалится в ад. Сквозь хрустальный пол светили бешеные красные огни плит, в дыму и пару метались белые дьявольские повара. Тележки на беззвучных колесиках ездили между столиками, и на них дымились и сочились кровью горы мяса. Прислуга на ходу тележек резала ножами это мясо, и ломти ростбифа разлетались по рукам гостей. Снизу из кухни подавали раскроенную розовую лососину, янтарные балыки. Серебряными ложками проголодавшиеся гости глотали икру.