Шрифт:
Войдя в хлудовский штаб «где-то в северной части Крыма» — с перрона, где ряд повешенных под «лунами» фонарей, — он внезапно снимает папаху (в машинописи 1928 года даже падает на колени) и — Хлудову: «Рома! Ты генерального штаба! Что же ты делаешь? Рома, прекрати!»
А в конце — Хлудову же: «Постой, постой, постой! Только сейчас сообразил! Куда? Домой? Нет! Что? У тебя, генерального штаба генерал-лейтенанта, может быть, новый хитрый план созрел? Но только на сей раз ты просчитаешься. Проживешь ты, Рома, ровно столько, сколько потребуется тебя с поезда снять и довести до ближайшей стенки, да и то под строжайшим караулом! Ну, а попутно с тобой и меня, раба божьего, поведут, поведут… Ну, а меня за что? Я зря казаков порубал? Верно!.. Я, Рома, обозы грабил? Да! Но, Рома, фонарей у меня в тылу нету».
Что было связано с этим именем в недошедших до нас ранних поворотах сюжета?
Чарнота был совсем другим персонажем?
Или под этим именем — Григория Лукьяновича Чарноты — выступал вешатель Хлудов?
Или вместо этих двух генералов на первом плане в пьесе «Бег» был кто-то третий — возглавлявший контрразведку? В законченной пьесе начальник белой контрразведки носит многозначительную фамилию — Тихий…
А волновавшая воображение Булгакова тень Малюты из его творчества не уйдет. Она появится в романе «Мастер и Маргарита», чтобы навсегда остаться в нем. «Ни Гай Кесарь Калигула, ни Мессалина уже не заинтересовали Маргариту, как не заинтересовал ни один из королей, герцогов, кавалеров, самоубийц, отравительниц, висельников и сводниц, тюремщиков и шулеров, палачей, доносчиков, изменников, безумцев, сыщиков, растлителей. Все их имена спутались в голове, лица слепились в одну громадную лепешку, и только одно мучительно сидело в памяти лицо, окаймленное действительно огненной бородой, лицо Малюты Скуратова».
И снова о «Беге»: Ялта
В одном из слоев и в плане сюжетном «Бег» — пьеса об эмиграции. Е. С. Булгакова запечатлела однако в своем дневнике такой диалог: «Ведь эмигранты не такие», — говорил Булгакову официальный драматург Афиногенов. «Это вовсе пьеса не об эмигрантах… — отвечал Булгаков. — Я эмиграции не знаю, я искусственно ослеплен». Тогда о чем же? О малости и беззащитности человека в фантасмагориях бытия? О России, снова и снова выталкивающей не худших своих сыновей и дочерей?
Как бы то ни было, в «Беге» — как сны — проходят загадочные города эмиграции, в которых никогда не бывал Булгаков. Париж… и Константинополь…
Собственно Парижа на сцене нет. Только квартира Корзухина. Того y же — единственное помещение в этой квартире: «необыкновенно внушительно» обставленный корзухинский кабинет. Париж угадывается за окном: осенним закатом… ночной далекой музыкой и утренней тишиной… репликой к явившемуся в кальсонах Чарноте: «Вы… Ты, генерал, так и по Парижу шли, по улицам?»
А вот Константинополь — на сцене.
В сне «восьмом и последнем» он за сплошною стеклянной стеной в комнате Хлудова.
В сне пятом — панорамой города с фантастическим сооружением «тараканьих бегов» на переднем плане и размещенным выше сооружения и сзади узким переулком, по которому так выразительно-театрально проходят турчанки в чарчафах, турки в красных фесках, иностранные моряки в белом, а изредка даже проводят осликов с корзинами…
И в сне шестом, там, где двор с кипарисами и где живут Чарнота, Серафима и Люська и куда забредает с шарманкой обритый после тифа Голубков, — снова повыше дома «кривой пустынный переулок»…
Прирожденный драматург, Булгаков часто строит свои пространства по вертикали — не только в драме, но и в прозе. Я еще расскажу, как в этом пересечении горизонталей и вертикалей построены в романе «Мастер и Маргарита» его ершалаимские и его московские сцены. Но пейзажи «Бега» с переулками над дворами — не условность, не фантазия, а реальность. Хорошо знакомая Булгакову и перенесенная им в воображаемый Константинополь реальность Ялты…
Напомню рассказ Константина Паустовского «Снежные шапки» — о том, как Булгаков однажды зимою, в начале 20-х годов, приехал к нему в засыпанное снегом Пушкино:
«Как-то ближе к весне, тихим и снежным днем ко мне в Пушкино приехал Булгаков. Он писал в то время роман „Белая гвардия“, и ему для одной из глав этого романа нужно было обязательно посмотреть „снежные шапки“ — те маленькие сугробы снега, что за долгую зиму накапливаются на крышах, заборах и толстых ветвях деревьев. Весь день Булгаков бродил по пустынному в тот год Пушкину, долго стоял, смотрел, запахивая старую, облезлую доху, — высокий, худой, печальный, с внимательными серыми глазами.
— Хорошо! — говорил он. — Вот это мне и нужно».
Можно признаться: Паустовский — не очень надежный мемуарист. Если вам требуется установить дату или последовательность событий — мемуарной прозой Паустовского лучше не пользоваться: непременно окажется, что он что-то переставил, перекроил и вообще все перелопатил. И вместе с тем художник он невероятно точный и наблюдательный. Умение Михаила Булгакова настраивать себя на впечатления — умение Булгакова включать свое писательское воображение в предлагаемых декорациях бытия — схвачены удивительно верно.