Девушки галдели, как воронья стая:

– Врача надо! Вениамин Павлович, Володю Богдана ножом пырнули!

– В милицию заявить надо!

– Эх вы, мальчики! Выручать побежали — выручалы!

– А чего сделать можно, если нож у него?!

– Ладно, струхнули, так молчите!

– Ну-ка, покажи! — потребовал Вениамин Павлович, отнимая руку Богдана от плеча. Курточка была разрезана на плече, и материя намокла от крови. Вениамин Павлович надорвал курточку, осмотрел рану и приказал коротко: — А ну, в медпункт быстро! — и, взяв Богдана за руку, повел за собой к школе. Ученики гурьбой двинулись за ними, галдя на ходу, обвиняя друг друга и оправдываясь.

А Робка и Милка стояли неподалеку в скверике, и Милка платком утирала кровь с лица Робки, всхлипывала, приговаривала плачущим голосом:

– Ну чего ты выскочил? Чего полез, дурачок, а? Разукрашен Робка был здорово: губа разбита, глаз заплыл, на скуле кровяная ссадина. Он уклонялся от Милкиной руки с платком, облизывая разбитую губу.

– Герой нашелся! Доволен, досталось?

– И тебе досталось... — чуть улыбнулся Робка и осторожно, кончиками пальцев, погладил Милку по ссадине на щеке.

– Ох, Робка, Робка... — Глаза у Милки вдруг засияли. — Сумасшедший ты парень…

И хоть ныло побитое лицо, разбитая губа и заплывший глаз, на душе у Робки пели победоносные трубы, и сердце стучало упруго и сильно. Так оно бьется, когда человек уверен в своем поступке, когда он живет в полном согласии с самим собой.

– Ты что, из школы нас увидел? — спрашивала Милка.

– Увидел…

– Робочка... — Она обняла его, взъерошила волосы, поцеловала в разбитую губу, потом в заплывший глаз, быстро осыпала поцелуями все лицо и гладила, ерошила волосы. Робка воровато стрелял глазами по сторонам, не видит ли кто, как они обнимаются и целуются среди бела дня, никого не стесняясь. А вдруг из школы смотрят, оттуда хорошо виден скверик. И действительно, из открытого окна на втором этаже раздался протяжный крик Володьки Богдана:

– Роба-а! Иди даты-ы дописыва-а-ать! Вениами-ин Палы-ич жде-ет!

– Ты подожди меня! Урок еще не кончился. А после истории я смоюсь. Подожди, а? — он просительно заглянул в ее глаза. — Подождешь?

– Подожду…

– Это что за дата? — спрашивал Вениамин Павлович.

– Битва при Грюнвальде, — четко отвечал Робка.

– А это? — Вениамин Павлович тыкал пальцем в следующую дату’.

– Битва народов при Лейпциге с Наполеоном.

– А это? Это?

– Второй съезд РСДРП, а это — мой день рождения.

– При чем тут твой день рождения? — удивился историк.

– Вы сказали, любые даты, — не смутившись, ответил Робка.

– Н-да-а, брат, разделали тебя под орех... — усмехнулся Вениамин Павлович, разглядывая разукрашенную физиономию Робки.

Богдан и Костик, сидевшие за передней партой, тоже заулыбались. Рука у Богдана висела на перевязи из бинта, и он тоже чувствовал себя героем. В медпункте врач, молодая женщина Валерия Андреевна, наложила на рану пять швов, смазала какой-то черной вонючей мазью, забинтовала, спросила Вениамина Павловича:

– В милицию сообщили?

– Еще нет, — ответил историк.

– Надо обязательно сообщить, — строго сказала врач. — Резаная рана. Холодное оружие — обязательно надо. — Она взялась за телефонную трубку, но Вениамин Павлович, поймав умоляющий взгляд Богдана, остановил ее:

– Не надо, Валерия Андреевна. Я сам сообщу. Начальник нашего районного отделения — мой хороший знакомый, я ему скажу.

Теперь Богдан тоже чувствовал себя героем события и потому осмелился сказать:

– Сто девять дат, Вениамин Палыч, законная пятерка.

– Что ж, не возражаю... — Историк подошел к столу, исправил жирную двойку на еще большую, в три клетки пятерку, потом полистал журнал, покачал головой. — Что ж это у тебя делается, Крохин? По другим предметам одни двойки да тройки... и прогулы, прогулы... картина неприглядная. Да и у вас, друзья, положение не лучше. Просто удручающее положение. Почему так плохо учитесь?

– Способностей маловато, — притворно вздохнул Богдан.

– Мы стараемся... — скромно потупив взгляд, добавил Костик.

– Ты-то уж молчи, сын академика, лоботряс! — Вениамин Павлович сердито глянул в сторону. — Отец ведь со стыда сгорит, если узнает.

– Он не узнает... — так же потупив глаза в пол, скромно ответил Костик. Вениамин Павлович на эти слова только усмехнулся:

– Ох, ребята, вы ведь в десятый класс переходите.

Как можно не хотеть учиться, не понимаю?

– Мы очень хотим! — Костик даже приложил руку к сердцу. — Способности у нас средние, против природы, как говорится, не попрешь.