– Свеча, - сказал себе Роутон, и на душе у него сделалось так хорошо, словно вся она была выложена стодолларовыми банкнотами. Он на цыпочках подкрался к вагону и заглянул внутрь сквозь щель. За большим ящиком сидел профессор. На краю доски стояла грязная, довольно толстая восковая свеча. "Громница*",-подумал репортер. Рядом лежали часы, и совершенно явственно слышалось тиканье, усиленное резонансом пустого ящика. Фаррагус, сидя на грязном полу, опирался о край ящика и тяжело дышал. В руке у него была стеклянная пробирка. Бросив взгляд на часы, репортер увидел, что у него в запасе еще шесть минут. "Не так уж мало, - подумал он, - но если бы тут стоял какой-нибудь полицейский, он наверняка с грохотом бросился бы в дверь, профессор сунул бы пробирку в огонь, и... пойте, хоры небесные. Надо придумать что-нибудь получше. Только бы, упаси боже, не испугать его. Жаль, я не прихватил шприца с водой: можно было бы погасить свечу". Но шприца не было, а часы тикали. Дьявольски быстро, подумал Роутон.

* Громница - свеча в. руках покойника.- Прим. перев.

Он заметил, что на противоположной стороне вагона, на высоте ящика, в полуметре от его края, чернеет прямоугольная щель, настолько широкая, что в нее можно было просунуть руку. Он на четвереньках пролез под вагоном. Оказавшись по другую сторону пути, он увидел, что находится на расстоянии вытянутой руки от головы профессора, сидевшего к нему спиной. К сожалению, выступающая доска заслоняла свечу и задуть ее было невозможно. Да и такой неожиданный поступок мог вызвать у профессора сердечный приступ. Репортер стоял неподвижно. Вдруг что-то мягко коснулось его ноги. В первый момент он вздрогнул. Потом пошарил рукой в темноте. Это был маленький худой котенок, который терся о его ногу, тихо мурлыча. Роутон поднял котенка, взял его на руки и начал нежно гладить. "Кого любят старые засушенные книжные моли?
– задумался он. Котов любят. А посему иди спасать мир, кот!" И Роутон мягко поставил котенка на краешек щели, легонько поддав ему под зад. Котенок тихо мяукнул и вскочил в вагон, а репортер прильнул к дыре, наблюдая, что делается внутри.

Профессор вздрогнул, поднял руку с пробиркой, но, завидев кота, снова сел. Что-то вроде усталой, горькой улыбки появилось на его сухих синих губах.

– Кс-с-с, - прошептал он.
– Кс-с-с... киска... Котенок подошел к профессору. Тот протянул руку. Трубка с порошком мешала ему, поэтому он положил ее на ящик. Пробирка блестела на расстоянии двух ладоней от репортера, у которого даже дух захватило. Он вытащил из кармана трубку с солью и приготовился к решающему удару. В левую руку взял камушек и перекинул его через крышу вагона. Раздался короткий стук, и профессор опустил котенка, невольно повернув голову в сторону источника звука. Длилось это самое большее секунду. Потом профессор успокоился. Посмотрев на часы и, видя, что до восьми осталось еще три минуты, положил котенка на доски и протянул руку за пробиркой.

– Добрый вечер, - сказал Роутон. Профессор подскочил, схватился за сердце и отступил к стене. Но уже в следующий момент взял себя в руки. Схватил пробирку и поднес ее к пламени.

– Фу, вы собираетесь нарушить слово?-сказал репортер.
– Но ведь... еще осталось три минуты. Профессор изумленно вперился во тьму. Это, должно быть, какой-то дьявольски храбрый человек, если он осмелился так говорить, а может, у него есть даже револьвер, и сейчас он целится в него?

– Револьвер вам не поможет, - сказал он наобум.
– Вы видите, дно пробирки в двух сантиметрах от пламени. Даже если вы выстрелите, я успею сунуть ее в огонь.

– Вижу, - ответил Роутон, - но у меня нет револьвера.

– Кто вы? Что вам надо?

– Я хотел с вами побеседовать.

– Отойдите.

– А не все ли равно, где встречать конец света? Почему бы нам не поговорить?

– Вы что, ошалели? Через две минуты произойдет нечто ужасное, нечто страшное - катаклизм, которого не знали ни звезды, ни люди.

– Хорошо, - сказал репортер, - с человечеством в порядке, но что вам надо от котенка?

– Что? Как?

– Чем провинился перед вами котенок, что вы и его хотите убить?

– Я... котенка?

– Профессор, а такой непонятливый, - материнским тоном сказал Роутон.
– Ведь приканчивая Вселенную, вы и котенка тоже погубите.

– Вон!
– закричал профессор, и рука, держащая пробирку, задрожала.

– Идите прочь! Через полторы минуты... через полторы минуты... Он тяжело дышал, блестящими глазами вглядываясь в часы. Большие капли пота выступили у него на лбу и стекали по лицу.

– Может быть, вы успокоитесь?
– мягко сказал репортер. Подумайте. Сколько прекрасных вещей есть в мире: птицы, горы, женщины, дети - большинство из них даже не знают, что должны умереть. Ведь это очень скверно: из личных побуждений, из гордости устроить конец света.

– Да вам-то что известно?!
– буркнул профессор. Секундная стрелка обегала диск. Еще минута и двадцать секунд!

– Не столько, сколько вам, но все-таки кое-что мне известно. Подумайте о звездах. Тысячи людей смотрят на них каждую ночь. Мужчины, плывущие на океанских кораблях, эскимосы в полярных льдах... Негры... Почему вы хотите все это у них отнять? Отнять можно только то, что даешь, да и это нехорошо.

– Идите вы со своими проповедями, - выдохнул профессор, - а то... а то...

– Что - "а то"? Ведь вы и так собираетесь сделать черт знает что, так что уж хуже не будет. Вы серьезно собираетесь сунуть пробирку в пламя? Но, собственно, зачем? Ведь вы даже удовлетворения не почувствуете. Гунора вы не убедите - в лучшем случае превратите его в кучку пыли.

– Прочь!-рявкнул Фаррагус. Оставалось еще пятьдесят секунд.

– Успокойтесь. Я должен сказать вам кое-что весьма неприятное. Профессор зловеще рассмеялся - если этот сдавленный, похожий на кашель звук можно было назвать смехом.