– Сара, – шепчет мадар, – не начинай опять.

– Что это? – Глаза халы Назанин широко распахиваются. Она развязывает голубой хиджаб и сбрасывает его на плечи.

– Сара видела в Самнере какие-то тени и почему-то решила, что наша мама там бывала. – Мадар пытается выхватить снимок, но хала Назанин дотягивается до него первая.

– Фарзана-джан наверняка знает. – Она машет моей старшей тете. Та держит биби-джан под руку и медленно ведет ее в патио. – Эй, ребята, бабушка выходит. Принесите-ка ей кресло. Живей.

Мы освобождаем место. Биби сияет улыбками, ее смех звенит, как колокольчики. Хала Назанин целует ее в щеку, а насквозь мокрая Айша подтаскивает для биби кресло. Аман, словно по волшебству, уже добыл поднос с зеленым чаем.

Если представить нашу семью в виде солнечной системы, то мои бабушка с дедушкой – это солнце, вокруг которого вращались мы все. Они показывали нам пример того, какой должна быть настоящая семья – любить, держаться вместе несмотря ни на что.

Тетушки одобрительно кивают. Мы, внуки, понимающе переглядываемся: когда входит биби, все остальное теряет смысл.

Всё, кроме одного.

– Хала Фарзана, как ты считаешь, биби могла жить в Самнере? Когда-то давным-давно?

Она усаживается в кресло, приглаживает непослушные локоны.

– В новом доме? Дай-ка посмотреть фотографию. – Она, прищурившись, вглядывается в экран маминого телефона, подносит его ближе к лицу. – Знаешь, не совсем уверена. Помню, что где-то в том квартале жила узбекская пара, та, что помогала биби оформить документы на иммиграцию, когда она только приехала. Биби жила у них и за это работала по дому.

– Значит, ты считаешь, это возможно?

– Да, возможно, – подтверждает хала Фарзана.

Мадар беспокойно хмурится.

– Вижу, тебя интересует прошлое нашей семьи. А мои дети вообще ни разу не спрашивали о тех временах. – Хала Назанин подпирает сомкнутыми в замок пальцами подбородок и бросает взгляд на биби. – Не задумывалась о том, чтобы все это записать?

– Типа… истории семьи Амани?

Хала Назанин нежно смотрит на биби.

– Было бы здорово. С этим проклятым вирусом мы сильно отдалились друг от друга. Найдется ли что-нибудь, способное заново объединить нас? Как думаешь, Наргиз?

– Может быть, это знак свыше, учитывая все, что сейчас творится в Афганистане. – Мадар накрывает мою руку теплой ладонью. – Может быть, мы слишком легкомысленно относимся к ее рассказам и даже к нашим собственным воспоминаниям. Должен же кто-то задаться вопросами о нашей истории, пока она не ушла навсегда.

– Погодите, – ощетиниваюсь я. – Я не говорила, что…

– Когда папа был болен, мы всегда обещали ему, что напишем, – подтверждает хала Фарзана. На ее плечи ложится мечтательная грусть. – Он рассказывал нам множество историй. Так много утеряно навеки. О том, кто мы такие.

Все глаза устремляются на меня. Я, как муравей под увеличительным стеклом, поджариваюсь под огнем их ожиданий.

К фотографии медленно тянется морщинистая рука биби-джан. Она сразу хмурится, роняет снимок, как будто он обжег ей пальцы. Хрипло вздыхает.

– Знаете, у меня один сын – Али – и одиннадцать дочерей. – Она загибает пальцы. – Фарзана, Фироза, Гульнур, Афсун…

– Десять дочерей, биби-джан, – ласково перебивает хала Назанин.

Биби-джан качает головой и начинает снова, твердо вознамерившись довести подсчет до конца.

– …Малюда, Зелайха, Зенат, Наргиз…

– Это я! – указывает на себя мадар.

– Моджган, Назанин и Малика, – заканчивает биби, глядя прямо на меня.

Я замираю. Все остальные тоже.

– Машалла, – улыбается хала Фарзана, однако осторожным шепотом спрашивает у мадар: – Она принимает лекарство?

– Сама знаешь, как это происходит, – вздыхает мадар. – В последнее время она путается все чаще.

Но биби-джан не сводит глаз с меня.

– Ладно! Хватит болтать, пора начинать праздник. – Хала Моджган выходит из дома с динамиками, из которых льется энергичная музыка. Пританцовывая, шествует в своей блестящей накидке поверх купальника.

Все смеются. За ней уныло плетется Амина.

Признание биби уже забыто.

Но не всеми.

– Сара, пойдем. – Амина утаскивает меня от стола. – Умираю от скуки. Давай что-нибудь придумаем. «Севен-илевен» за мой счет.

На прощание оглядываюсь на биби. От ее взгляда мурашки по телу.

Словно она хочет, чтобы я знала.

Словно хочет, чтобы я помнила ради нее.

У меня на языке вертится вопрос: «Что случилось в том доме? Что это за тайна, которая только сейчас жаждет вырваться наружу?» Но задать его я не успеваю. Амина уводит меня прочь.