– Выглядишь ужасно.

– Мэллори? – Тыльной стороной ладони Нолан принимается тереть глаз. Голос хриплый после сна и чего-то еще. – Ты мне опять снишься?

– Нолан… ты в порядке?

– Лучше иди в кровать. Это какой-то тупой сюжет. Мне больше нравится, когда мы…

– Нолан, ты заболел?

Он моргает. Взгляд проясняется.

– Ты что, правда здесь?

– Ага. Тебе плохо?

Нолан чешет затылок и прислоняется к косяку, как будто ему трудно долго находиться в вертикальном положении.

– Толком не пойму, – бормочет он. – Вроде бы да, а вроде и нет.

Квартира представляет с собой дуплекс в три раза больше моего дома: гигантское незахламленное пространство, окна во всю стену, деревянные полы и полки с книгами. Посередине коридора брошен раскрытый чемодан. Тут же на столе стопка книг, среди которых замечаю Эмили Дикинсон, Донну Тартт и монографию о македонской фаланге. Меня окутывает глубокий, сложный аромат, который ассоциируется с Ноланом, только здесь он интенсивнее. Будто разложен по нотам.

Я следую за ним, но не знаю куда, пытаясь особенно не глазеть по сторонам и особенно не пялиться на то, как хлопковая ткань прилегает к его широким плечам. Так странно, что я вообще оказалась здесь. Любая комната, в которую входит Нолан, имеет особенную, неповторимую атмосферу, которую впитали на молекулярном уровне полы и стены.

Возможно, импровизированная поездка сюда не лучшее мое решение.

– У тебя температура? – спрашиваю я в кухне.

– Сложно сказать.

Я выгибаю бровь:

– Ты когда-нибудь слышал про такую штуку, как градусник?

– О, точно. Я забыл.

К сожалению, ответ непохож на сарказм. Я наблюдаю, как Нолан берет две кружки обычного размера, которые в его руках выглядят игрушечными (на одной написано «Маленькая сучка Эмиля»), коробку сухого завтрака в виде колечек и наполовину пустую бутылку свернувшегося молока. Мне он предлагает другую кружку. Не ту, которая с Эмилем. И протягивает так, будто это стакан виски.

– Нолан, ты… – Я поднимаюсь на цыпочки, чтобы дотронуться до его лба. Да он весь горит! Теперь мы так близко, что я могу почувствовать, как от него пахнет сном и свежим потом. Не скажу, что мне не нравится.

– У тебя рука холодная, – говорит Нолан, блаженно прикрывая глаза.

Я пытаюсь отнять ладонь, но он ловит ее своей.

– Останься, – он прижимается сильнее, и я чувствую у себя на виске теплое дыхание, вырывающееся из его обветренных губ. – Ты никогда не остаешься.

– Нолан, ты заболел. Нам нужно что-то с этим делать.

– Точно. Да. – Нолан резко отстраняется и выпрямляется. – Завтрак. Поем и буду как новенький.

– Уверен? Тебе нужна здоровая еда, а не кружочки в виде маленьких пончиков с химическим красителем.

– Это все, что есть.

– Серьезно?

Он пожимает плечами:

– Я куда-то уезжал. В Канаду?

– Ты был в России. И у тебя в шкафу есть нормальные миски? Кто вообще ест хлопья из кружки?

– О, – Нолан кивает. Затем начинает медленно оседать, пока его лоб не касается столешницы кухонного островка. – Какие миски?

Я щипаю себя за переносицу. Я хороший человек. Например, поднимаю мусорный контейнер миссис Абебе, когда его опрокидывает ветер, улыбаюсь собачкам в парке и не смеюсь над людьми, которые говорят «ложить». Я не заслуживаю такого. И все же…

– Так, оставайся на месте. Не ешь эту дрянь. Я скоро вернусь.

Я практически тащу Нолана до дивана, ощущая жар его твердых мышц. Меньше чем через десять минут бегу вниз по лестнице, трачу ВВП маленькой европейской страны в магазинчике на углу и возвращаюсь обратно, обнаружив, что Нолан уже спит.

Я реинкарнация матери Терезы. За мои труды мне положен чертов нимб.

– Тебе нужно выпить это.

Диван у Нолана огромный и состоит из секций, но все равно слишком короткий для него. Это просто смешно.

– Это яд?

– Быстродействующее жаропонижающее.

– А чем тогда пахнет?

– Твоими подмышками.

– Нет, вкусно пахнет.

– Я готовлю.

Его глаза резко открываются.

– Ты варишь куриный бульон.

– Который ты не заслужил.

– Сама?

– Это несложно. Тот, что продается в банках, на вкус похож на свинцовую отраву и приправлен отчаянием. Кстати, с тебя сорок три доллара. Да, в счет входит сникерс, который я купила себе в качестве эмоциональной поддержки. Когда будешь переводить деньги, пожалуйста, не пиши в комментарии «На наркотики». Просто… пока поспи. Я вернусь.