Командир бросил взгляд во второй салон, где кое-кто уже начал подниматься со своего места.

— Лида, Марина, — обернулся он к стюардессам. — Успокойте пассажиров. И задёрните занавески в салон. Лида, ты останься во втором салоне, следи, чтобы никто сюда не входил. Марина, проверь третий салон и возвращайся.

— Что им сказать, Вячеслав Михайлович? — спросила Лида — та самая девушка, которая позвала командира.

Командир посмотрел на меня. Потом на Бориса и Антона, контролировавших Бидюка.

Я чуть заметно покачал головой.

— Скажите, что возникли непредвиденные обстоятельства, одному из пассажиров стало плохо, но на борту оказался врач, первая помощь оказана, и мы продолжаем полёт, — сказал командир.

Я одобрительно кивнул головой.

Девушки прошли мимо меня во второй салон, задёрнули занавески, и вскоре я услышал ободряющий уверенный голос Лиды:

— Товарищи, всё в порядке, не волнуйтесь, одному из пассажиров стало нехорошо, но первая помощь уже оказана, опасности для жизни нет, мы продолжаем следовать в Москву. Но больному нужен покой, поэтому просим всех оставаться на своих местах. Скоро вам будут предложены прохладительные напитки.

Слава Создателю, кажется, сработало.

Я протянул командиру своё удостоверение и вслед за ним конверт из портфеля гражданина Бидюка Ивана Евгеньевича.

— Да, спасибо, — сказал командир, мельком глянув на удостоверение, — а то у меня грешным делом мелькнула мысль, что вы слишком молоды для работы в Комитете.

— Я и впрямь молод, — сказал я. — Но, как видите, работаю. Посмотрите конверт, товарищ командир, что там? Я не успел.

Командир вернул мне удостоверение и достал из конверта два исписанных листка в клеточку, вырванных из обычной тетради. Пробежал их глазами, зло посмотрел на Бидюка.

— Какая же ты сволочь, — процедил сквозь зубы.

— Вы не понимаете, товарищ командир! — вскинулся тот. — Я воевал, на фронте был!

— Сидеть, — Борис толкнул его обратно в кресло. — Сидеть тихо или свяжем!

— Значит, на фронте ты страну защищал, а здесь решил детей и женщин взорвать, так?

— Я…

— Молчать, — угрожающе произнёс Антон. — Следователю будешь рассказывать. Товарищ командир, вы с ним лучше не разговаривайте, не наше это дело. Свяжитесь с землей, доложите, что случилось.

— Да, вы правы, — кивнул командир. — Вот прочитайте.

Он протянул мне листки вместе с конвертом и скрылся в кабине.

Я начал читать.

«Для чтения 5 минут! Командиру и экипажу самолёта. Уважаемые лётчики! Прошу Вас направить самолёт в Швецию, аэродром Стокгольм. Правильное понимание моей просьбы сохранит Вашу жизнь и мою, а за это будут отвечать те, кто своими злодеяниями вынудил меня пойти на этот поступок. После благополучной посадки, я возможно возвращусь на Родину, но только после личной беседы с представителями высшей власти СССР. В руках у меня вы видите оружие. Этот снаряд содержит в себе 2 кг 100 гр. взрывчатки, применяемой в шахтах, что значит этот заряд в действии, разъяснять вам не надо. Поэтому не обходите мою просьбу провокацией. Помните, что любой риск будет кончаться крушением самолёта. В этом твёрдо убедите себя сами, ибо у меня все изучено, рассчитано и учтено. Снаряд устроен так, что при любом положении и провокации будет взорван без предупреждения…» [3]

Значит, я прав. Стальной цилиндр — самодельная бомба. А человек этот и впрямь психически болен. По стилю письма видно, можно и на ауру не смотреть. Вот интересно, что бы случилось, не обрати я на него внимания? Взорвал бы он бомбу или нет?

Я представил себе последствия от взорванной на борту самолёта бомбы на высоте в несколько километров.

Нет, даже думать неохота.

Бомбу мы даже трогать не стали, хотя Антон, который в армии был сапёром, сказал, что мог бы её обезвредить. Но — нет, лучше не рисковать.

Точно также решили и на земле, когда командир доложил по радио о случившемся. Самолёт к этому времени преодолел меньше трети пути до Москвы.

Лететь с бомбой на борту пятнадцать-двадцать минут или сорок пять-пятьдесят? Решение неоспоримо — первый вариант. Поэтому, следуя приказу с земли, командир развернул воздушное судно, и мы полетели обратно. Пассажирам сообщили, что состояние здоровья больного вызывает серьёзные опасения и поэтому мы возвращаемся в Ленинград. Беспокоиться не о чем, всех отправят в Москву ближайшим рейсом, просьба не волноваться. Меня порадовала реакция пассажиров. Никто не возмутился и не устроил скандала по этому поводу. Наоборот. Беспокойство высказали всего несколько человек, но оно было связано исключительно с состоянием «больного» — люди спрашивали, чем они могут помочь, а одна бабушка, летевшая в Москву с внучкой лет семи, даже предложила воспользоваться внушительным набором лекарств, имевшимся в её сумочке. Советские люди, что сказать. В этом они напоминали мне гарадцев — в первую очередь думали о других и о стране, а уж потом о себе. Не все, конечно, были такими. Но — большинство. И это внушало большие надежды на будущее.

В аэропорту нас ждали. Милиция, сапёры, уже почти родная Контора, врачи «скорой помощи». Мои документы и само наличие охраны, тоже с соответствующими документами, мгновенно решило все вопросы, и надолго нас не задержали. Мы дали подробные показания, наскоро перекусили в буфете и ближайшим рейсом под номером 2422 отбыли в Москву.

На этот раз полёт прошёл без приключений. Наш верный «Ту» коснулся колёсами взлётно-посадочной полосы в московском аэропорту Быково ровно в девятнадцать часов сорок две минуты по московскому времени — всего на четыре минуты позже, чем было заявлено в расписании.