Но главное не это. Главное, что мы — не просто группа подростков, которые держатся друг друга, как жаба и гадюка, потому что иначе будет тяжело выживать. Мы — братство, и все искренне переживают за Рамиля, даже Гаечка, которая косилась на него с опаской. А Рамиль, хоть он — человек другой веры, с другим культурным кодом, не задумываясь бросился спасать русскую девочку. Да, горячая кровь, да, переусердствовал, но…

Но в этот момент было ясно: случись что, каждый из нас придет на выручку другу, наплевав на последствия. И если кто-то упадет, найдется тот, кто подставит плечо. От осознания этого делалось тепло и щекотно где-то в горле.

— Давайте, парни. — Гаечка сжала кулак и стукнула по моему. — В шесть встречаемся на базе.

— Надеюсь, что-то к тому моменту прояснится.

Вернувшись домой и уже поднявшись на этаж, я вспомнил про еще одного парня, за которого я в ответе. Сошел по лестнице, заглянул в почтовый ящик и обнаружил белый конверт — письмо, адресованное мне. Из Саранска. От Тимофея Горгоцкого.

На тренировку я не торопился, ждал дома, пока на базе соберутся все, чтобы одно и то же не рассказывать несколько раз.

Не в силах томиться неведением, я позвонил от соседей, вредных Стрельцовых, Анне Лялиной, рассказал о случившемся с Алисой и попросил выяснить хотя бы судьбу Рамиля и, если получится, -насколько тяжело ранен Дорофеев, ведь именно от этого будет зависеть тяжесть наказания. Ответ она дала через пятнадцать минут, и я нес друзьям новости — с одной стороны, хорошие, с другой — не очень.

Без двух минут шесть я сел на мопед и поехал к нашим. Спустил Карпа в подвал и побежал туда, откуда доносились голоса, слабо надеясь, что Алиса здесь и ей есть что рассказать. На самом деле, конечно, нет, она дома. Скрутилась калачиком, отвернулась к стенке и замерла. Ей стыдно таким делиться и еще долго не захочется выходить из дома. Да и нам, парням, она будет не рада, а вот Гаечку может принять.

— Пашка приехал! — донесся Наташкин голос, в кои то веки сестрица с нами!

Борис, который пришел н базу намного раньше меня, слетел с дивана и вытянулся, как сурикат на дозоре.

— Что там?

Гаечка тоже не выдержала, вскочила с дивана и скрестила руки на груди.

— Не томи, — прогудел Чабанов, а Димон Минаев кивнул.

— Узнал что-нибудь? — задал здравый вопрос Илья.

Я посмотрел на встревоженного Яна. Так, как переживали за Рамиля, переживают за братьев, родственников — в общем, за своих.

— Узнал, — кивнул я. — С каких новостей начать? Плохие и хорошие, как всегда.

— С плохих, — обреченно проговорила Гаечка.

— Родители Дорофеева написали заявление на Рамиля.

Гаечка сжала кулаки.

— Вот суки ж! Заткнулись бы уже! Такого утырка вырастили. Р-р-р!

Она принялась мерять шагами комнату.

— А хорошие? — спросил Каюк.

— Утырки с большой вероятностью сядут.

В разговор включилась Наташка:

— А папаша Егорки Ростовчука не подписался за него? Вот что опасно, у него бабла куча. Не хватало, чтобы он Миковых преследовал и прессовал.

— Пока ничего не слышно. На этом все. Переходим к хорошим новостям.

Ян улыбнулся и, поддавшись порыву, захлопал в ладоши. Я продолжил:

— У Дорофеева внутренние органы не повреждены, в нем просто дырка, и полостная операция не требуется.

Каюк закатил глаза и размашисто перекрестился, а потом выказал удивление:

— Как так? У резца ж лезвие — во! — Он показал между пальцами сантиметров шесть-семь, прислонил к своему животу. — Ладно бы Дорик жирный был, он же дрыщ!

Борис схватил за руки Яна, и они закружились по залу. Брат упал, зацепившись за матрас, и растянулся, а я подумал, что нужно поговорить с физруком, вдруг у него на примете есть бывшие в употреблении маты — всяко удобнее, чем кувыркаться на матрасах.

Я объяснил Юрке, используя знания взрослого:

— Человеческий организм умнее и прочней, чем кажется. Кишки не так просто продырявить, при ранении они как бы уворачиваются от лезвия.

— Фига се, — буркнул Чабанов, положив руки на свой впалый живот.

Минаев уточнил:

— Я не понял, Рамиля закрыли, что ли?

— Пока да, — подтвердил я. — Но, скорее всего, сегодня же отпустят, а завтра он придет в школу.

— Мы должны ему помочь, — горячо проговорила Натка и зашипела: — Если Ростовчука не посадят, то я сделаю так, что ему жизни не дадут! Плевать на него будут. Утонет, блин, в харкоте!

— А Афоне с Дориком можешь такое устроить? — спросил Илья. — Вот их могут выпустить, им нет шестнадцати. А виноваты они больше Егора, это ж они дурака на это подбили.