Он русский, внук старого большевика, именем которого кое-где в провинции названы улицы и переулки, сын репрессированного и расстрелянного, а позже — реабилитированного троцкиста, и — диссидент, что не мешает ему служить в министерстве экономики. Диссидент он, впрочем, умеренный, и дальше кухонных разговоров вряд ли пойдёт.

Это, то есть диссидентство, вообще частое явление у людей, которые знают о Советской Власти чуть больше рядовых обывателей, и имеют удовольствие наблюдать Членов и кандидатов в оные в естественной, так сказать, среде обитания. А он, тем более, экономист…

Его супруга, Мирра, еврейка… и это тоже частое явление у детей и внуков старых большевиков, именами которых называют улицы. Процесс этот, по моему мнению, естественный, ибо пламенных революционеров в еврейской среде было полно, да и тяга к образованию куда как выше среднего по стране. Так что вращаются, в общем, в одних орбитах, и для скрещивания, притом самым естественным путём, не нужен никакой «институт еврейских жён».

— Котлетки капустные… — говорит мама, и я киваю отчаянно — обожаю!

— … нет, что ни говорить, но демократия… — это Илья Елисеевич сел на излюбленного конька, токуя и не слыша никого вокруг. Демократия у него, что характерно, ленинская… хотя где Ленин, и где демократия[iii], мне понять сложно.

Но — есть и такие… искренние такие сторонники ленинского коммунизма, к которому, как к истокам, нужно вернуться, и вот тогда… Есть, дескать, некие письма и документы, и есть, разумеется, трактовка открытых источников — выборочная и сомнительная, в которую, как в любой религии, полагается Верить.

— … а вот в Америке… — перебивает его Семён, Ильич по паспорту и Израилевич по факту.

А факты о западной жизни в его изложении примерно такие же достоверные, как у Ильи Елисеевича, просто с обратной полярностью.

Спор их скорее теологический, поскольку очень много «достоверных источников» в виде письма от родственника Оттуда, или, напротив, родственника, который лично знал человека, который разговаривал с Ильичём! Опираясь на эти достоверные источники, они складывают это с «Все разумные люди»…

… и очень походят, как по мне, на сектантов.

Роза Моисеевна более благоразумна. Её вполне устроил бы советский строй, но только без репрессий и с возможностью ходить в синагогу, ну и свобод чуть больше, в том числе имущественных. Югославия или ГДР, или скажем, Чехия, видится для неё вполне подходящим вариантом, но важнее всего — доча.

То бишь выдать удачно замуж, можно даже за хорошего гоя, но только чтобы внуки были евреями, и чтобы у них всё было хорошо!

А Мирра… она просто вздыхает, восхищённо глядя на плешивого супруга, и ей в общем-то всё равно где и как, лишь бы с мужем. Сама она, кстати, моложе супруга на восемь лет, и вполне ещё симпатичная дама.

— Зефирку, зефирку возьмите! — мама ловко вклинилась в беседу, перебивая Илью Елисеевича, вошедшего в опасный раж.

— … завещание Ильича…

— Вы попробуйте! — мама чуть не в рот суёт её верному ленинцу, видя, как опасно раскраснелось лицо его оппонента, — И коньячком с лимончиком… ну как?

— Да, спасибо… — запал несколько потерян, и пламенный трибун покорно пережёвывает зефир.

— Так вы говорите, через синагогу можно? — выпытывает отец у Розы Моисеевны, и, пригласив голоса, они обсуждают возможность вывода средств на Запад. Пока — гипотетически…

Все эти разговоры пока такие, теоретические, но говорят об этом, кажется, решительно все! Говорят даже те, кто решительно осуждает, называя желающих покинуть страну — предателями…

… и говорят, что в этом осуждении есть толика зависти.

На Запад пока почти никого не выпускают, и сам факт подачи документов в ОВИР на выезд из социалистического рая, это ЧП, которое ставится на вид и обсуждается, а люди, никак к этому событию не причастные, понижаются в должностях и выкладывают партбилеты на стол…

… но люди об этом говорят, и пусть пока — шёпотом, но всё-таки — не молчат!

[i] Всесоюзное управление по охране авторских прав(ВУОАП) занималось вопросами авторских прав в Советском Союзе «при издании, публичном исполнении, механической записи и всяком ином виде использования литературных, драматических и музыкальных произведений…»

[ii] Грубости и угрозы фельдшера — не личный опыт автора (хотя припомнить могу многое), а почёрпнуто из мемуаров и художественной литературы, написанной самими медиками.