Шрифт:
Киваю… вижу, что он уже отошёл, и кажется, прекрасно понимает, что и как нужно делать.
— Что-то ты красный весь, — озабоченно сказала мама, кладя ладонь мне на лоб, — ну-ка померяй температуру!
— … тридцать девять, — слышу как сквозь вату, — Ваня, одевайся, нужно «Скорую» вызвать!
[i] Желающие могут набрать в поисковой строке «Демонстрация семерых» и прочитать, как действовало в таких случаях КГБ, и насколько правдоподобны выкрики о «жидах».
[ii] В милиции СССР побои и пытки были обыденностью. Желающие могут выяснить хотя бы на примере серийных убийц (которых, как известно, в СССР не существовало!) и расстрелянных за их преступления невинных граждан. Были отделения милиции, города и целые регионы, где пытки задержанных воспринимались чуть не как норма. Это не только Средняя Азия, но и (к моему собственному удивлению), и Белоруссия, где в милиции было много бывших партизан, привыкших, так сказать, к вольнице.
Глава 8
Сам понимаешь…
— Давай, Савелов, переворачивайся на живот! — рявкнули мне в ухо, пробуждая от тревожного сна, — Ну?! Долго я ждать буду?!
Неосознанно противлюсь попытке содрать с меня одеяло, но вялое сопротивление подавлено умелой рукой, меня перевернули на бок и стянули штаны. Символическое касанье смоченной спиртом ватки, и в задницу с размаху вонзилась толстая игла.
— Поговори мне! — раздражённо предупреждает медсестра, нажимая на поршень.
Уткнувшись лицом в подушку, пытаюсь даже не прикусить, а зажевать её. Больно, сука…
Это не те одноразовые шприцы с тоненькими иголками, к которым я привык. Кондовые советские изделия, рассчитанные на эксплуатацию десятилетиями, с иглами, загнутые кончики которых обеспечивают неповторимую гамму ощущений, и даже для меня это пытка, а уж дети…
— Неженки какие пошли, — не унимается очкастая сука, вонзая в жопу вторую иглу, и уже через пару секунд выдергивая её, и кажется — с мясом. Это, я уверен, не от нехватки времени и замотанности, а банальный садизм. Не знаю, понимает она сама, или нет, быть может, искренне считая себя хорошим человеком, который весь горит на работе, а мы твари неблагодарные, не ценим её усилий!
— Вату прижми, — приказала женщина, — Если опять пижаму кровью заляпаешь, я тебя отстирывать заставлю! Жаловаться он будет, ишь…
— Ильин! Саша! Приготовься! — рявкает она, вставая с моей кровати, — Прятаться он будет мне… вылазь, кому сказала! Сейчас штаны сниму и коридор отправлю стоять! Ну!
Угроза эта, несмотря на всю дикость для человека, считающего себя хоть сколько-нибудь нормальным, вполне реальна. Не днём, конечно… но в ночную смену бывает всякое, и это не из ряда вон, а обыденность, которую я встречал и в двадцать первом веке.
Как человек, отчасти причастный к медицине, я могу рассказать много такого, чему нормальный человек просто откажется верить. Пиетета перед отечественной медициной у меня нет вот ну нисколечки… и к слову — самое скотство в детских больницах и роддомах. О психиатрии даже думать страшно.
' — Сука…' — и это всё, что я могу — даже не сделать, а просто подумать…
Кто бы мог представить, что, лёжа в одной из московских больниц, буду с ностальгией вспоминать маленькую больничку в крохотном, захолустном северном райцентре?! Уж точно не я…
Не знаю, как насчёт оборудования и специалистов, но там, по крайней мере, отношение было человеческим, пусть даже с поправкой на причудливую совковую действительность. А здесь…
Наверное, в этой столичной больнице хорошие врачи, с кандидатскими степенями и профессорскими званиями, может быть даже — уникальные специалисты. Они, специалисты, разрабатывают уникальные методы лечения и проводят операции, которых не делают нигде в мире…
… может быть. В последнем не уверен, потому что советская наука, развиваясь самостоятельно, почти в полном отрыве от запада, имеет лидерские позиции в некоторых областях, но (и это я знаю точно!) не в медицине и не в фармакологии.
После уникальной операции, если она, эта уникальность, вообще имела место быть — всё как обычно. Пациент оказывается на руках совершенно не уникального медицинского персонала, который, зачастую, относится к работе спустя рукава, соответственно невеликой зарплате. А чего ему, медработнику, бояться?! Выговора? Ха!
Это палка о двух концах — начальника, не справляющего с воспитанием подчинённых, пропесочивают очень даже здорово, и оно, начальство, выговорами не злоупотребляет, чтобы не подставляться самому. Дальше разговоров на повышенных тонах редко заходит…
А ответные жалобы подчинённых в партком и профком? А интриги коллектива против нелюбимого начальника? А, в конце концов, заявление на увольнение — на стол, н-на… подавись, сука! Ну а после увольнения — никто и ничто не мешает восстанавливать справедливость — так, как её понимает уволившийся.
Это желающих стать заведующим отделением или сестрой-хозяйкой — пруд пруди, на каждое место множество претендентов! А рядовой медсестрой или врачом… вон, сплошь «требуются», выбирай! Пролетариату, как известно, нечего терять…