Кравцова увидела жест классной руководительницы — покачала головой.

— Голосуют только комсомольцы десятого «А» класса, Галина Николаевна, — сказала она. — Таковы правила. Простите, но ваш голос не считается.

Наташа повернулась к секретарю.

— Один голос против исключения Кравцова, — сказала она. — Запиши это. Проголосовали все присутствующие на собрании комсомольцы. Воздержавшихся нет.

Комсорг повернулась лицом к классу и объявила:

— Подавляющим большинством голосов комсомольская ячейка десятого «А» класса приняла решение исключить Ивана Крылова из рядов Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодёжи.

Наташа поаплодировала — одноклассники похлопали ей в ответ.

Волкова шмыгнула носом.

— Протокол собрания я передам в комитет комсомола школы, — сообщила Кравцова, — чтобы тот утвердил наше решение. Ближайшее заседание комитета состоится на следующей неделе в среду шестнадцатого декабря.

Она взглянула на меня.

— Это я говорю специально для тебя, Иван, — сказала комсорг. — Для тебя явка на собрание школьного комитета обязательна. Если не придёшь на него, то вопрос о твоём исключении всё равно будет рассмотрен.

Я неторопливо шагал по тротуару, прятал подбородок за воротником куртки, помахивал дипломатом. Алина держала меня под руку, посматривала на моё лицо, то и дело вздыхала. С вершин сосен за нашим продвижением внимательно наблюдали большие вороны. В заснеженных кронах деревьев звучали встревоженные птичьи голоса. Под нашими ногами скрипел снег. Со стороны хоккейного корта доносились детские голоса и стук клюшек о лёд. Солнце уже опустилось за деревья, но небо пока не потемнело. Уличные фонари ещё не зажглись. Сугробы не блестели, как в полдень. Улица выглядела серой, неприветливой. Но уже светились окна домов — я посматривал на них, не замечал в квартирах огоньки новогодних гирлянд. Отметил, что новогоднее настроение в Рудогорске пока не ощущалось. Хотя до конца тысяча девятьсот восемьдесят первого года оставалось чуть больше трёх недель.

— … Где они поместили микрофон, не знаю, — говорил я. — Но придумал много вариантов. Кгбэшники нас прослушивали. Потому что они не слишком-то удивлялись требованиям террористов. И о джинсах расспросили Полковника ещё до того, как я о них сказал. Капитан всё больше интересовался визуальными деталями того, что творилось в классе. Они нас слышали, но вряд ли видели…

Я не свернул в направлении своего дома — направился в сторону Алининой пятиэтажки. О появлении в школе солдат рассказывал Волковой подробно. Махнул рукой при её словах о «подписке». Описал появление военнослужащих в школе и первоначальную реакцию на их вторжение учеников десятого «А» класса. Объяснил, когда и почему ранили Васю Громова. Но в ответ на Алинин вопрос о том, по какой причине школьники погибли в моём сне, я лишь пожал плечами. Предположил, что события изменили свой ход, когда я вышел к доске декламировать стихотворение Маяковского. Ведь именно тогда я обратил на себя внимание Новикова и Звонарёва. Кого они назначили переговорщиком в прошлый раз, я не знал. Хотя и предполагал, что на роль своего посланца солдаты могли избрать Лёню Свечина: ведь именно он в четверг впускал меня в кабинет литературы.

— … Мне кажется, москвичи планировали штурм, когда из класса выйдет Новиков, — сказал я. — Звонарёв при мне не прикасался к гранатам. Думаю, он дожидался бы приятеля с автоматом в руках. К нему вполне мог броситься полковник Кравцов. Я сразу предположил, что Наташин отец наверняка прихватил с собой ключ от наручников или отмычку. Он рванул бы к Звонарёву…

— Но ведь его бы убили! — сказала Волкова.

Мне почудилось, что её глаза темнели с каждой секундой: на выходе из школьного двора они имели васильковый цвет — теперь казались лазурными.

— Вполне вероятно, — согласился я. — Но умер бы он не сразу. Отвлёк бы внимание солдата от школьников и от гранат до появления бойцов группы «Антитеррор». Я так думаю. Хотя… допускаю, что у отряда из Москвы был совсем иной план освобождения заложников. Возможно, что они справились бы и без моей помощи. Но я не удержался: очень уж хотел врезать Новикову гитарой.

Я тряхнул дипломатом — словно вообразил, что вновь метнул в Новикова гитару.

Алина покачала головой.

— А они тебя за это исключили из комсомола, — сказала она.

— Во-первых, не исключили… пока, — возразил я. — Будет у меня ещё на следующей неделе разговор с комитетом комсомола школы. Ты сама об этом слышала. Кто из наших одноклассников в том комитете состоит? Кравцова и Громов? Ну… два голоса точно будут против меня. Но они не решают. Поглядим, чем вся эта клоунада завершится.

Пожал плечами.

— Мне наплевать на эти заседания, если честно, — сказал я. — Исключат, значит: так тому и быть. Проживу без комсомольского значка. Даже и не планировал карьеру по партийной линии. Да ещё и сэкономлю на членских взносах. Зато теперь я спокойно работаю над книгой. Не высматриваю этих Лёниных солдат. Так что всё хорошо, Волкова. Не переживай.

Мысленно пропел: «Я царевна: мне можно!» И тут же подумал: «Решено. Сделаю из этого стихотворения песню. Уж очень прилипчивые строки». Алина покачала головой, дёрнула меня за руку.

— Ваня, ты не понимаешь, — сказала она. — Это же несправедливо! Лёня говорил, что выжили пятеро. Получается: в четверг должны были умереть восемнадцать человек! Ты всех спас! А они теперь тебя из комсомола гонят! Это нечестно! Пожалуйся директору школы! Обратись за помощью к капитану Райчуку! Поговори с полковником Кравцовым: он же знает, как было дело!..