— Да всё тут понятно! Кравцова и Сергеева втюрились в Котёнка. А он гуляет с этой рыжей певичкой из «Солнечных котят»…

— Дура!

— Кравцова, попрошу без оскорблений! И не выкрикивай без разрешения. Ты не на базаре.

— Давайте уже голосовать! Всё ясно же!..

— А вот я так и не понял, за что Котёнок получит медаль…

— Мы здесь не медаль обсуждаем. А исключение Крылова из комсомола!

— Вы с ума сошли?! Какое исключение?

— Действительно! Этот… капитан сказал, что его Андропов медалью наградит!

— Не забывайте! У нас на повестке рассмотрение протокола первичной комсомольской организации! А не обсуждение ещё не полученной Крыловом медали!

— Вот и зря! Я бы про медаль послушал…

— КГБ ему медаль дают! А мы? Исключаем? Вы с ума сошли?

— Я тоже так считаю! За такую глупость мы с вами сами по строгому выговору схлопочем. С занесением в учётную карточку. И это накануне поступления в институт! Вам оно надо?

— Сколько можно болтать? У нас на сегодня есть и другие вопросы, помимо этих разбирательств с Котёнком. Так мы домой до утра не вернёмся!..

— Поддерживаю! Давайте уже голосовать!..

Я приоткрыл дверь — голоса в классе смолкли. Комсомольцы и задумчивый директор школы повернули в мою сторону лица. Я поправил очки. Заглянул в глаза школьников. Подумал: «Уже не злодей. Жизнь переменчива». Заметил улыбки школьников. Девчонки из десятого «В» и девятого «Б» вновь посматривали на меня с нескрываемым интересом. Парни из десятого «Б» при виде меня хмыкнули. А вот во взглядах Кравцовой и Сергеевой я прочёл нескрываемое недовольство (Лидочка встретилась со мной взглядом и тут же опустила глаза). Не порадовался моему возвращению и Громов: Василий с усмешкой смотрел на мой галстук, будто надеялся меня позлить. Я подмигнул Громову (Вася нахмурился), прошёл к парте и уселся на стул. Посмотрел на блестящий значок комсорга. Толстяк растянул влажно блестевшие губы — изобразил улыбку.

— Товарищи, — сказал он. — Начнём голосование.

Комсорг лизнул губы и взглянул поверх моей головы. Красный значок на его груди сверкнул, словно отполированный драгоценный камень. Толстяк сощурил глаза.

— Кто за то, чтобы утвердить решение первичной комсомольской организации десятого «А» класса об исключении комсомольца Ивана Крылова из рядов Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодёжи? — сказал он. — Поднимите руки.

Справа от меня, будто праздничный салют, взметнулись вверх три руки: за моё исключение ратовали Кравцова, Громов и Сергеева.

— Сергеева, опусти руку! — потребовал комсорг школы. — Ты не принимаешь участия в голосовании. Ты не член комитета.

Я увидел, как Лидочка послушно уложила руки на столешницу, обвела взглядом класс и печально вздохнула. На глазах Сергеевой блеснули слёзы. Я невольно пожалел, что расстроил одноклассницу.

— Двое «за», — подсчитал толстяк. — Понятно. Теперь хочу увидеть голоса «против».

Он вскинул руку.

Позади меня прокатилась волна шорохов, но я не обернулся.

— Раз, два…

Я смотрел на щёки стоявшего около школьной доски толстяка. Тот шевелил влажными губами. Комсорг неторопливо водил по классу взглядом, кивал головой.

— Семь человек «против», — подсчитал он. — Воздержавшихся нет.

Толстяк посмотрел на Кравцову и Громова.

— Два человека «за», семь «против», — сказал он. — Комитет комсомола первой общеобразовательной школы подавляющим количеством голосов не одобрил решение первичной комсомольской организации десятого «А» класса. С этим всё ясно. Переходим к следующим пунктам нашей сегодняшней повестки.

Он взглянул на меня, сказал:

— Ты свободен, Котёнок. Больше тебе на заседании комитета делать нечего.

Комсорг хмыкнул и добавил:

— Когда получишь медаль, я лично внесу предложение объявить тебе благодарность от лица комитета комсомола школы. А сегодня у нас на повестке такого вопроса нет.

Я отошёл от кабинета математики меньше чем на десяток метров, когда меня окликнул Полковник. Голос Снежного прозвучал негромко. Но сейчас его не заглушали голоса школьников. В школьном коридоре уже не шаркала шваброй техничка — она ворчала сейчас внизу, на первом этаже. Я обернулся — увидел догонявшего меня директора школы. Сообразил, что Михаил Андреевич на комсомольском собрании в моём присутствии не произнёс ни слова. Но всё же отметил, что Полковник на сборище комитета не слился с фоном. Я постоянно ощущал его молчаливое присутствие, пока находился в кабинете математики. Не сомневался: комсомольцы толкали речи тоже с оглядкой на него. Понял, что ни тогда, ни сейчас я не чувствовал в пристальном взгляде директора школы ни недовольства, ни осуждения.

— Постой, Иван, — повторил Полковник.

Я поднял руки на уровень груди.

— Стою, Михаил Андреевич.

— Идём в мой кабинет, — сказал Снежный. — Выпьем чаю.

Он прошёл мимо меня. Я не ответил: сообразил, что директор меня ни о чём не спросил — его слова больше походили на приказ. Но всё же кивнул и поспешил следом за Полковником.

Михаил Андреевич поставил передо мной керамическую чашку с парой щербинок на ручке. Придвинул ко мне сахарницу, из которой выглядывала чайная ложка. Бросил на металлический поднос покрытый тонким слоем накипи кипятильник — маленький, компактный, похожий на тот, каким я в прошлой жизни кипятил воду в комнате институтского общежития. Заполнивший директорский кабинет чайный аромат напомнил о моих визитах в эту комнату третьего декабря. Тогда здесь тоже пахло крепким чаем. Вот только в тот день здесь было многолюдно. И не так тихо, как сейчас. Я согрел пальцы о чашку. Следил за хозяином кабинета. Снежный прошёл на своё рабочее место — под его весом заскрипел деревянный стул. Полковник выдвинул ящик письменного стола, вынул из него новенький футляр для очков, положил его около сахарницы.