— Замолчите, — закричал он, — вы ничего… ничего не понимаете.

Ребята слегка отпрянули.

— Ха-ха. Палашов, ты что, уже того с ней, что ли? — смеялся Толик.

— Не твоё собачье дело, Семёнов.

— Ты в глаз захотел, Палашов? На, получи.

И Толик махнул Женьке по лицу кулаком. Началась потасовка, в результате Женька ударился головой о стену и больше не понимал происходящего.

Очнулся он уже в школьном медпункте на кушетке. Рядом сидела Люська. Она запричитала:

— Женечка, ну зачем ты полез, ведь они правы. Я… я недостойна. Я…

— Не может быть, Люська, ты не такая, ты не должна быть такой.

Он хотел встать и взять её за руку, но перед глазами всё плыло, и Люська всё удалялась и удалялась, словно она могла оторваться от кушетки и улететь.

— Не улетай, Люська, подожди, я хочу тебе сказать…

— Ладно, ты поступил правильно, — одобрил отец. Но если бы не эта Люська, ты вёл бы сейчас машину. И потом она действительно не ангел.

— Федь, ну перестань. Ему и так досталось. Только посмотри на него. Потом, надо признаться, что нет среди нас ангелов.

Мама. Она всегда смягчает невыносимый нрав отца, весьма сомнительного поборника морали. Вот и сейчас, сидя на заднем сиденье, она не даёт грозе разразиться и обрушиться на Женькину голову. Ведь только мама знает таинство его рождения, она до сих пор помнит его таким, каким он увидел свет. Он был страшненький, с хохолком на голове и большими коровьими глазами, рассказывала она. И больше всего Варвара Сергеевна боялась, что он так и останется некрасивым, его будут дразнить и у него не сложится личная жизнь. Когда в медсестринской больницы она сдерживала крик наслажденья, когда она только зачала его, она поклялась себе и Богу, что будет любить его так, как никого другого, и сделает всё, чтобы уберечь его от взбалмошного мужа. Но со временем она заметила, как Фёдор, от прямого влияния которого Женя защищён ею, проступает в нём изнутри, через гены. Мальчик пошёл в отца. Красивый, худощавый, безудержный до самозабвения. Учился средне, с долей любопытства и старания. Курить начал с одиннадцати лет и, хотя много раз был за это наказан, не бросил. Мать опасалась, что он пристрастится к алкоголю, но он возненавидел пьянство, наглядевшись на пьяного отца. Ещё он не терпел несправедливости по отношению к слабым. Между тем, у него был холодный, гибкий ум.

— Ох уж эти женщины! — Фёдор Андреевич переключил передачу. — Когда я попал в больницу, с грыжей, а потом и простудился, как она мне делала уколы пенициллина! И выпивку помогала достать. Тогда уже я понял, Варя, что непременно женюсь на тебе. Но я что хочу сказать? Что, несмотря на все мои уговоры, и даже угрозы, мамка не отказалась… Ты понимаешь, Женька? …Не отказалась колоть чужие задницы!

— Так, Фёдор, давай не будем начинать.

— Почему это, Варвара Сергеевна? Вы стесняетесь сына? Думаете, он никогда не видел задниц? И сам не стоял голышом при всех в детском саду? Ведь было такое, Женька, было?

— Всё равно я ничего привлекательного не вижу в задницах и не понимаю твою ревность.

— Но ты понимаешь, как твоя мать была молода и привлекательна? Откуда я мог знать, что она там у себя на работе вытворяет?

— Установил бы за ней слежку.

— Молчать. Яйца курицу не учат. Ты что, хочешь сказать, что ты будешь следить за женой? Когда женишься, конечно.

— Нет. Я буду любить её так… так… что ей даже некогда будет оглядеться по сторонам.

— Ну да, щас. Ишь какой деловой! Ты уж и любить научился? Любилка выросла?

Что Женька мог ответить на этот вопрос? Благо мама снова вмешалась в разговор.

— Перестанете, может быть? Что за околесицу вы несёте?

— Всё. Домой. Хватит на сегодня.

Под окнами пятиэтажки они заглушили мотор, вышли, тщательно закрыли машину. Фёдор Андреевич нежно погладил её по капоту.

— Федь! Когда будем обмывать покупку? — крикнула в окно соседка с первого этажа.

— В субботу будем гудеть, тёть Зин. Приходи.

Женька возненавидел эту свою первую машину, когда на ней через три года разбились родители.

III

Август 2001 года.

Дощатые ворота распахнулись. Между ними стояла преобразившаяся Мила: на ней свободно покоился длинный приталенный чёрный сарафан, волосы аккуратно зачесаны назад. Высокий лоб возвышался над притягательными глазами. Девушка была худа, бледна и заплакана. Теперь, когда лицо стало открытым, в глаза бросались красные распухшие губы.

— Ну вот, совсем другое дело, — заметил вслух Палашов. — Долой лохматые кофты! — И спешно добавил: — Простите.

— Покажите ваши документы, — заявила вдруг девушка, подойдя к нему. — А то, знаете ли, сейчас столько всякой швали развелось.

— Вы правы. Пожалуйста.

Вынул из заднего кармана джинсов красную корочку и протянул ей.

Она внимательно изучила документ, не смущаясь пристальным взглядом Евгения Фёдоровича.

— Как? Смахивает на правду?

— Вроде бы. Юрист первого класса…5 Следователь… На фотографии вы моложе.

— Мила, можно я вас — на «ты»?

— Как хотите.