— Я, может, тоже хочу любви и взаимности.

Дыхание спирает. Я пытаюсь убедить себя в том, что у нас с Наилем далеко не так, и выстроить надежную линию обороны, но не успеваю.

Взгляд Журавлёва становится мрачнее, венка на виске активнее пульсирует. Зрители постепенно начинают возвращаться в зал, а я до последнего торможу, потому что предчувствую — в диалоге намечается сюжет куда интереснее.

— У Насти такая же версия предстоящего развода, как и у тебя?

Журавлёв сокращает дистанцию. Наши колени соприкасаются. Саша ставит руки по обе стороны от моих бёдер и низко нависает. Смотрит внимательно и долго. Дышит глубже и чаще. Приходится запрокинуть голову.

— Она отдыхала здесь вместе с тобой, Полин. Разве нет?

Меня потряхивает от перевозбуждения и близости. Похлеще, чем от оперы. В горле сохнет.

Выбранная тема Саше не нравится, и ироничная улыбка только подтверждает это. Он тянется к моему лицу, задевает подушечками пальцев щёку. Вроде бы с благой целью, убирая за ухо выбившуюся прядь волос, но я более чем уверена — это потому что давно хотел прикоснуться, но не было повода.

— С тобой мы как-то больше сдружились.

Я усмехаюсь, цепляю. Это ведь Журавлёв предлагал столь безопасный формат при знакомстве. Не я.

— Ты не хочешь спросить у того, кто помогал Насте с переездом?

С губ едва не срывается быстрый и логичный вопрос: «У кого?». Я вовремя осекаюсь, прикусываю язык. Не могу ни съязвить, ни отбить. Чувствую, как на плечи опускается арктический холод.

Очевидно, речь идёт о Наиле.

В смешанных чувствах возвращаюсь в зал и занимаю место. Усидеть сложно.

Я смотрю на сцену, но с куда меньшим энтузиазмом, чем до перерыва. Происходящее проносится фоном. Меняются исполнители, наряды и декорации — казалось бы, стоит восхититься, но я не могу. Положительных эмоций нет — они все покрылись коркой инея, если не льда, а классическая музыка и специфическое пение лишь добавляют головной боли и раздражительности.

Мне хочется одёрнуть Сашу и предложить уйти, но я вспоминаю, что в опере подобное — дурной тон. Приходится терпеть. Целых сорок минут.

Наконец, дождавшись окончания второго акта, спешу на улицу, громко отстукивая каблуками. Толкнув тяжелую деревянную дверь, набираю в лёгкие больше воздуха и следую на парковку.

Журавлёв не задает лишних вопросов и не интересуется, куда едем дальше — действует на собственное усмотрение, а я не настаиваю и не сопротивляюсь, потому что все равно.

В гостиницу не хочется, видеть Миру и Лилю — тем более. Приобщаться к прекрасному и дальше развлекаться — тоже, а ужинать попросту не смогу из-за подступающей к горлу тошноты.

Пристегнувшись ремнем безопасности, отворачиваюсь и провожаю равнодушным взглядом ночной город, вспоминая события двухнедельной давности и вопрос-требование Наиля закрыть наш брак.

Многое теперь интерпретируется иначе. Сигаретный дым, тревога в голосе. Раз за разом прокручиваю и попросту не хочу ни во что верить. Чувствую себя глухой и слепой, а ещё до боли глупой и ничтожной. Все трое, кроме меня, знают и скрывают куда больше.

Музыка тихо играет из колонок, ветер щекочет кожу. Саша сворачивает влево и приближается к апарт-отелю. Если кому-то и под силу усмирить или, наоборот, разогнать мои мысли, то только ему. И, тем не менее, волнение накатывает с каждой минутой, потому что окончание вечера идёт не по плану.

Поднявшись на четвёртый этаж, следую по длинному коридору и останавливаюсь у нужной двери.

Журавлёв прикладывает электронный ключ, пропускает меня внутрь.

На негнущихся ногах я иду вперёд и нервно осматриваюсь. Внутри симпатично. Роскошная мебель с изогнутыми линиями, современная техника и максимальная звукоизоляция от хаоса центра города. Есть небольшая прихожая, гостиная, объединенная с кухней. В углу — неразобранный чемодан, а слева — дверь, за которой находится спальня.

— Что будешь пить? — интересуется Саша.

Смелее подойдя к креслу, удобно усаживаюсь и снимаю туфли-лодочки, раскинув их в разные стороны. Двигаю пальцами ног, испытывая блаженство.

— Что-нибудь безалкогольное. Кола есть?

Устремив взгляд в окно, отмечаю, что мы находимся напротив Миланского собора. В другой раз я бы подошла и полюбовалась. Возможно, сделала бы фото. Но не сейчас.

— Есть.

Журавлёв достает жестяную банку и наливает её содержимое в стакан. Плеснув себе виски или коньяк, направляется к журнальному столу и располагается в кресле напротив.

— Расскажи, как это — быть в открытом браке столь долгое время?

Мы с Наилем не выдержали. Быстро закрыли. Теперь вот думаю — может, это только я?

— Что ты хочешь от меня услышать, Поль?

Саша откидывается на спинку и задумчиво крутит стакан. Медлит. Затем подносит его к губам и, наконец, делает глоток.

— Что я трахал девок пачками?

— А что — нет?

Схлёстываемся взглядами, напряженно молчим. Клеится слабо. Общие точки соприкосновения отсутствуют. Но он нужен мне, а я ему. И пусть мотивы разные, но суть одинакова.